Черный DeSoto летел по ночному шоссе на полном ходу, разнося вокруг резкие звуки панк-рока и оставляя шлейф из солоноватого запаха крови. За рулем машины сидел платинововолосый мужчина и кивал головой в такт музыке. Внезапно песня закончилась, и гитарный шум сменился напевным роялем, а из магнитолы полился вечный голос Синатры:
Я здесь, прошел свой путь,
Мне не вернуть
Все эти годы…
Мужчина привлек к себе спящую на соседнем сидении неспокойный сном женщину. Ее голова привычно склонилась на его плечо. Он поцеловал холодный, как снег в разгар лета, лоб и откинулся на сидении, насвистывая «Мой путь».
- Нет… Не сейчас, мисс Идит не согласна, - пробормотала сквозь сон бледная женщина.
- Тссс, Дрю, pet, все будет хорошо, не волнуйся, мы выбрались из этого чертова города и больше никогда туда не вернемся, спи, может быть, луна нашепчет что-нибудь тебе.
- Акатла…
- Не знаю, что там случилось с этим куском глины и тебе не советую о нем вспоминать, Акатла в прошлом, уже месяц как и, судя по тому, что хэппи-милы на ногах все еще засоряют эту землю, план великолепного Пуфа не удался.
- Мой Ангел… - прошептала Дрю.
- Никакой он не твой, а уж тем более не Ангел. Ты же видела его, luv, это такой Ангел, как я – Пеле.
- Ты уйдешь! – Друзилла резко распахнула глаза и села, выдернув у Спайка свою руку. – Ты уйдешь к ней, а она убьет тебя!
- Спокойно, сладкая моя, никто меня не убьет, чего это ты? – попытался успокоить ее Спайк.
- Луна нашептала мисс Идит, что моего Ангела нет. И тебя не будет, она заберет тебя у меня, она всегда все забирает.
- Прекрати, Дрю, все будет хорошо, вот доберемся до следующего городка, передохнем маленько, поедим и снова в путь. Доверься Спайку, принцесса.

***
Баффи с трудом закрыла на ключ дверь своей обшарпанной квартирки. Всего 33 дня назад ее мир вращался вокруг Саннидейла, друзей, Джайлза. Она думала, как спасти мир от Акатлы. Она собиралась убить Ангелуса и покончить навсегда с этой зависимостью. С этой ненормальной зависимостью от его взглядов, его слов, его действий, от него… 32 дня назад она отправила того, кого любила больше всего на свете в Ад. Или куда там мог затянуть его Акатла. Всего 32 дня назад она взяла в руки меч благородного рыцаря. Тогда она хотела убить Ангелуса, но когда он стал вновь Ангелом, назад дороги не было, как и не было назад дороги домой. Мама выразилась абсолютно ясно, да и вряд ли она сейчас смогла бы слушать, как ее подбадривают и хвалят за то, что она сделала. Боже, она не могла смотреть в глаза Озу и Корделии, не то что взглянуть на израненного Джайлза, обнять Ксана или побыть хоть пару минут рядом с Уилл, сидящей в инвалидной коляске. Не сейчас. Когда-нибудь потом. Может быть. Но только не сейчас. 32 дня назад за ней остался знак «Вы покидаете Саннидейл. Возвращайтесь скорее!», но возвращаться не хотелось совсем. Просто лечь и заснуть, не думать ни о чем, а завтра встать и снова пойти на смену в ту забытую Богом кафешку на дороге. Там все делаешь на автомате – один яблочный пирог, два сока, гамбургер, картошка фри. Все это с собой и горячим, пожалуйста. Да, конечно, пару минут, подождите за стойкой. Может быть, кофе? Нет? Пару минут, сэр, всего пару минут. Но заснуть она не могла. Смертельная усталость не давала забыться, а если и удавалось, то сны Истребительницы преследуют тебя всегда. Каждую ночь, 32 ночи подряд. И каждую ночь она вновь убивала его. Иногда она могла остановить все до того, как придется это сделать, но он все равно умирал. Иногда она останавливала Акатлу, Ангел оставался жив, но снова терял душу, и ей приходилось его убивать. Снова и снова она убивала свою жизнь, чтобы утром похоронить ее. Встать на рассвете, надеть униформу, отработать смену, прийти домой, лечь и забыться очередным кошмаром. Каждую ночь. Всю жизнь.

***
Смена началась абсолютно спокойно, стоял тихий и пыльный калифорнийский день, посетители, как мухи, сползались на свежий кофе, который, надо признать, Сэм готовил отменно. Баффи разносила чашку за чашкой, успевая и сама перехватить пончик, запив его какао. К обеду стало жарко – она не успевала записывать заказы, носилась туда-сюда, два раза перепутала столики, дала пощечину распустившему руки дальнобойщику при молчаливой поддержке Сэма, опрокинула на форму тарелку с супом, да еще и обсыпалась с ног до головы сахарной пудрой. Передвигалась она уже с трудом, а потом когда вечером в зале осталось всего несколько занятых столиков, которые она уже успела обслужить, то о большем счастье, чем сесть в укромном уголочке за стойкой и просто вытянуть перед собой ноги, она не могла и мечтать.
Только Баффи присела, как звоночек на двери сообщил о новом посетителе, и она, хмуро свесив голову и смотря на свои опухшие от ежедневной беготни и большого количества жидкости ноги, поплелась к столику. Остановившись и уставившись в блокнот, она размеренным голосом спросила:
- Что будете заказывать? Сегодня фирменные блюда - куриный суп и оладьи под майонезом. Если вы заказываете комплексный обед, то кофе – за счет заведения.
- Чтоб я провалился! – услышала она в ответ знакомый глубокий голос с непередаваемым английским акцентом. – Так он тебя не убил!?
Баффи замерла, пытаясь осознать происходящее, в мозгу билась только одна мысль, и девушка подчинилась инстинктам – бежать, бежать, бежать, туда, где никто не знает, никто не видит, никто не помнит, чем дальше, тем лучше, собрать свои вещи и уехать сейчас же. Она пулей вылетела из кафе, на ходу прокричав Сэму, что пойдет проветриться, и бежала, что есть мочи, пока не поняла, что тяжелые шаги за спиной не собираются отставать, а кроме своего сердцебиения, которое отчетливо звучало в ушах и заглушало собой любые звуки, услышала еще и голос.
- Кровавый ад, Истребительница! Да подожди ты, Акатла тебя дери! Ты что, совсем с катушек съехала? Куда летишь, голубица? Стоять!!!!!! Истребительница!!!!!
Но Баффи бежала, хотя понимала, что он бежит быстрее, а она устала после смены, но инстинкт самосохранения превыше всего – он вампир, она… Она просто девушка и надо бежать, чтобы не умереть. Или стоит умереть?? Она слегка сбавила шаг, качнула головой и снова понеслась так, что пятки засверкали.
- Bollocks, ну за что мне это счастье? Да постой ты, дура чертова! Куда понеслась? Истребительница!!
Спайк до сих пор не мог понять, что произошло – он просто зашел подкрепиться каким-нибудь человечишкой в ближайшую кафешку, пока Дрю полакомилась директором мотеля, где они решили остановиться. Сел за столик и вот тебе раз – Истрбеительница вампиров, великая и ужасная Баффи Саммерс собственной персоной в фартучке и с блокнотиком спрашивает у него, что он будет заказывать. Сначала он подумал, что заснул за рулем, а вот теперь бежит за ней в непонятном направлении. Кстати, зачем он, собственно, за ней бежит? Ах да, хоть одна знакомая морда за столько километров, да и все же интересно, как она слиняла от Персика, тот явно не был настроен оставлять ее в живых.
- Черт, Истребительница, если бы я курил поменьше, то ты бы уже барахталась на земле. Впрочем, какого черта, я ж не человек! Остановись немедленно!! Истребительница!! Баффи!
Она резко затормозила и обернулась – 32 дня никто не называл ее по имени, и она думала, что вообще никогда его больше не услышит его, да и не хотела слышать.
- Теперь меня зовут Энн, - слабым, но твердым голосом произнесла она, когда Спайк подбежал к ней и остановился, упершись руками в колени и восстанавливая дыхание, которое ему восстанавливать было совсем не обязательно.
- Да хоть мать Тереза, детка! – выпалил он. – Это еще не значит, что надо устраивать гонки с препятствиями для молодых и очень перспективных вампиров. Мне еще жить и жить, между прочим!
- Спайк, уходи туда, откуда пришел, если не хочешь превратиться в пыль под моими ногами, - сказала «мать Тереза» и развернулась.
- О, а говоришь, что не Баффи. Э, не, pet, такие речи со мной вела только она. Так ворковала, так ворковала, и посмотрите-ка только – жив, здоров и все также чертовски красив!
- Спайк, просто уходи, ладно? – она снова повернулась к нему, взглянула и, отвернувшись, зашагала прочь.
- Да подожди ты, Истребительница, мне что, за тобой всю ночь бегать?
Он быстро догнал ее и левой рукой развернул к себе. Ее нижняя губа чуть дрожала, а в глазах стояли слезы. Она посмотрела на него, да так, что он ту же выпустил ее руку. А Баффи снова зашагала прочь – она просто не могла смотреть на него, она не могла позволить себе снова вернуться в тот день и снова пережить все это, только не сейчас, когда только-только все начало налаживаться, только не сейчас.
Спайк медленно шел позади нее, стараясь придумать, как ему все же вести себя с ней – плачущие Истребительницы в его компетенцию не входили. Как их убивать – про это он мог писать романы и продавать в этом дрянном Голливуде, где со времен «Касабланки» ничего стоящего так и не сняли, разве что «Страсти» и «Бухту Доусона». Но вот Истребительницы, которые плакали – это было что-то новенькое в его репертуаре. Правда, эту Истребительницу вообще сложно назвать нормальной. Вот Никки Вуд – это да, это Истребительница, да и толк в шмотках она знала. Спайк провел рукой по лацкану своего плаща. А это что такое? Истребительница, влюбленная в вампира. Тоже мне, понимаете ли, романтика, Шекспир в гробу переворачивается! Впрочем, он понимал Ангелуса – она была чертовски красива. Глаза загнанной лани, шелковистые волосы, мягкая кожа. Тьфу ты, кровавый ад, о чем он вообще думал? Какая кожа, какие волосы? Убить ее и свалить отсюда наконец.
Баффи слышала его шаги, но не оборачивалась. Она напряженно думала о том, что от прошлого она все равно не уйдет, а то, что оно появилось в образе Спайка, скорее всего, просто подарок – убив его она, возможно, наконец-то убьет воспоминания в себе.
Они одновременно резко остановились. Баффи зашагала в сторону Спайка, а он удивленно взглянул на нее, все еще раздумывая, что лучше – свернуть ей шею, а потом укусить, или сначала укусить, а потом свернуть шею для верности. Она подошла к нему вплотную, он чувствовал ее дыхание на своей шее, а когда опустил голову, чтобы хоть немного поравняться глазами с ней, то ощутил теплое дыхание у себя на губах.
- Послушай, Спайк, давай сделаем все быстро – ты разворачиваешься и уходишь, потому что ты мне помог, а я свое слово держу, но терпение у меня не железное, так что если ты не свалишь сейчас же с глаз мои долой…
- То что? – резко перебил ее Спайк и схватил обеими руками пониже плеч. – Ты меня убьешь? Да ты еле передвигаешься, Истребительница. Кровавый ад, я бы мог запросто укусить тебя, если бы хотел!
- И что тебе мешает? – Баффи с вызовом взглянула на него, а затем просто безвольно повисла на его руках. – Ну, давай же кусай! Не будешь, да? Тогда отпусти меня.
- Не отпущу, еще достанешься какому-нибудь другому вампиру, а этого я себе точно не прощу, - Спайк ослабил хватку, Баффи тут же оттолкнула его, но она подошел к ней снова.
- Отстань от меня. И вообще – катись к своей сумасшедшей, думаю, она неподалеку.
- Послушай, детка, - Спайк снова схватил Истребительницу и притянул к себе. – Обо мне говори все, что хочешь, но еще одно слово о Дрю и я вырву тебе глотку, даже моргнуть не успеешь, усекла?
- Да пошел ты! – Баффи снова вырвалась, но не отошла. – Плевать я хотела на свои угрозы, понял? Плевать. Хочешь меня убить – убивай, только не тяни, сделай милость!
Спайк удивленно уставился на нее, не понимая, снится ему все это или у нее в глазах действительно то самое желание смерти, которое ему далеко не однажды доводилось видеть.
- Ты что… - начал было он.
- Убей меня, чего ты ждешь, чего ждешь? Все клыки растерял? Забыл, как это делается? – она срывалась на крик, а крик постепенно переходил в истерические всхлипывания. – Ну, убей же меня уже, убей, не мучай, убей меня!!! – она заколотила кулаками по его груди, рыдая все сильнее и сильнее, Спайк пару минут пораженно смотрел на нее, а затем без слов обнял и привлек к себе. – Убей меня, убей, ну, пожалуйста, - теперь уже шептала сорвавшимся голосом она. – Почему ты не убиваешь меня?

***
Баффи беззвучно рыдала в его объятиях, а Спайк уже которую минуту думал о том, что творит – вот он, вампир со стажем из двух Истребительниц, стоит посреди улицы какого-то вонючего городка и приводит в чувство рыдающую девушку. Поправочка – рыдающую Истребительницу вампиров. Поправочка номер два – бывшую пассию его ненавистного Грандсира. Похоже, не только Дрю в их семье больная на голову, и ему тоже пора начать разговаривать с луной, но он не мог оттолкнуть девушку, что-то внутри не давало сделать ему это.
Баффи не могла успокоиться, она очень хотела, но не могла, она слышала голоса, в голове проносились образы – мисс Келендер, Джайлз, Уиллоу в инвалидном кресле, Ксан с колом в руках, ее мама, холодный взгляд глаз директора Снайдера и Спайк. О Боже! Она рыдает, уткнувшись носом в грудь Спайка. Дожила! Мало того, что она плачет на груди у вампира, так теперь она еще и сигаретами будет вонять! Правда, странная штука – запах его сигарет не был таким уж неприятным, он смешивался еще с чем-то – со стальным запахом крови, наверное, что сейчас ее совершенно не беспокоило, с запахом старой кожи от плаща. Приятный, обволакивающий запах, такого она не слышала никогда, и оттолкивать его совсем не хотелось, правда, он и сам начал отходить, посадив ее на землю и опустившись рядом.
- Слушай, как там тебя? О, Энн! Ты мне всю футболку залила слезами, между прочим, смотри, если разводы от туши останутся – прибью на месте! – спокойным и ироничным голосом произнес Спайк.
- Она же черная… - слабо произнесла Баффи.
- Какое мне дело, что она черная! Один развод – и ты труп, Истребительница.
- Энн… - тихо поправила его она.
- Ах да, прости. Энн, - перекривил он ее.
- Оставь меня одну, пожалуйста.
- Э не, luv, обслюнявила мне всю футболку и просишь отвалить? Разве так себя ведут приличные девушки? – он достал сигареты и свою Zippo, закурил и выпустил дым прямо на Баффи. – Колись, детка, чего ты торчишь в этой дыре и какого черта тебя зовут Энн? Раздвоение личности? Или тебя тоже прокляли цыгане и вернули тебе душу? Впрочем, что-то я не сильно понял, чем это отличается от раздвоения личности.
- Нет.
- Что «нет»? Нет души или нет в жизни счастья?
- Нет меня… - прошептала Баффи.
- Чего ты сказала? – удивленно взглянул на нее Спайк, дернул за плечо и повернул к себе. – Слушай, хватит мне голову морочить, что стряслось, где чертов Пуф и почему ты жива?
- На какой вопрос отвечать сначала?
- А ты собираешься отвечать? Что ж прогресс на лицо, видно, не зря я когда-то пообедал известным психиатром!
- Он мертв.
- Психиатр? Конечно, мертв, я ж обедал… - Спайк резко запнулся. – Подожди, ты хочешь сказать, что Пуф?…
- Да, - она опустила голову на руки, сложенные на коленях.
Пару минут они сидели молча, Спайк курил, Баффи смотрела на дым, который витал вокруг него.
- Мда, Истребительница, снимаю шляпу, которой у меня нет, я тебя точно недооценивал. Убить Пуфа, конечно, просто, если ты – я, а так вообще задачка не из легких.
- Угу, - потянула Баффи, не поднимая голову.
- Так чего ты торчишь здесь, а не почиваешь на лаврах? Или Саннидейл-таки сжевал мой друг Акатла?
- Нет, Саннидейл на месте, Акатла сжевал только Ангела.
- В смысле, Ангелуса.
- Нет, Ангела.
Спайк еще более удивленно уставился на нее.
- Pet, ты хочешь сказать, что чертов Персик вернул себе свою дрянную душонку?
- Не он, а Уиллоу, но это значения не имеет.
- Да, мне как-то все равно, но чего это ты убила своего обожаемого любовничка? – Спайк потянулся за второй сигаретой, но рука замерла на полпути к карману.
- У меня не было выбора.
- Послушай дядю Спайка, *Энн*, выбор есть всегда, чтобы не случилось! Усекла истину истин?
- Может быть, у тебя, а у меня – судьба мира или любовь. Неплох выбор, да? Хотя какая там любовь, со мной он только теряет душу, да и любовь во время Апокалипсиса не совсем приятная штука, полагаю.
- Ага, - буркнул Спайк. – Апокалипсис вообще штука не такая уж приятная, как рассказывают. Но вернется к нашему барану Персику – кому нужен этот чертов мир, если ты его так любишь? Или я чего-то не понимаю?
- Люблю, - прошептала Баффи. – Любила. Но я защищаю мир, я должна защищать мир – это моя судьба, а против судьбы…
- Да ну тебя с твоей судьбой! Можно подумать, тебя легче оттого, что ты знаешь, что у тебя есть судьба.
- А у тебя есть судьба, Спайк? – вдруг спросила она.
- Да, конечно, Дрю – моя судьба, - без размышлений ответил Спайк. У Баффи в груди что-то защемило.
- А если бы ты знал, что ради мира, где живут те, кого любит она, ради всего того, что дорого ей, тебе придется умереть самому?
- Я бы умер не задумываясь ни на минуту, ради того, чтобы была счастлива та, кого я по-настоящему люблю, я бы умер, не сомневайся, - стальные глаза окутали ее неожиданным теплом. – Думаю, ты могла бы не спрашивать, я бы умер ради нее, снова и снова, тысячу раз, если потребуется.
- Тогда, думаю, ты меня поймешь, - Баффи встала и отряхнулась. Спайк поднялся за ней. – Думаю, тебе пора идти, твоя судьба уже заскучала.
- Баффи… В смысле, Энн, послушай, ты… - Спайк смотрел на нее, пораженный, и старался найти нужные слова, казалось, он что-то увидел в этой девушке, но все еще не мог понять что. Внезапно, его обдало жаром – горячие губы коснулись его щеки, а затем переместились к уху, зашептав:
- Пожалуйста, сделай так, чтобы я никогда больше тебя не видела. Честное слово, я не хочу тебя убивать, но сделаю это, если придется, - она резко отстранилась и начала уходить в сторону квартала, где располагалась ее квартирка, затем столь же резко развернулась и одними губами прошептала что-то.
Спайк стоял пару минут, как вкопанный, а затем направился в мотель. Он зашел в комнату, осторожно опустил на кровать рядом с Дрю, которая сквозь сон прошептала:
- Ты весь в ней. Она заберет тебя у меня, как забрала моего Ангела, она…
- Тссс, pet, спи и не очень не беспокойся, я всегда с тобой.
- Ты – всегда с ней, даже когда умрешь, - и Дрю перевернулась на другой бок.

***
Баффи смотрела на кратер, оставшийся на месте ее родного города, смотрела на то, что всегда было ее жизнью и никогда уже больше не вернется, рядом с ней стояли те, кто выжил, и без кого не выжила бы она, рядом не было лишь Ани и его, а в голове звучали слова: «Я бы умер не задумываясь ни на минуту, ради того, чтобы была счастлива та, кого я по-настоящему люблю, я бы умер, не сомневайся, я бы умер ради нее, снова и снова, тысячу раз, если потребуется». Баффи печально улыбнулась, но постепенно улыбка перешла в улыбку надежды, а губы снова прошептали, как и много лет назад:
- Спасибо тебе за все…
Знак «Добро пожаловать в Саннидейл» с грохотом свалился в кратер.

Падал теплый снег. Улицы города укрылись тоненькой пленкой из беловато-серой пыли. Узенький мост, одинокое дерево, абрикосовый сад – все будто заснуло в одно мгновение, чтобы проснуться через год. Крик. Топот. Снег хлопьями посыпался с задетой ветки. Все вокруг встрепенулось, закачалось, заискрилось и мгновенно успокоилось. Тишина.
Падал теплый снег. На узкой улице слева от абрикосового сада появилась одинокая фигура. Высокие ботинки слегка скрепели на свежем снегу, который хоть и не таял сразу, но и долго на дороге не задерживался. Фигура двигалась прямо по проезжей части, будто зная, что в 11 часов вечера по Абрикосовой улице все равно не проедет ни одна машина. А, быть может, фигуре просто было наплевать.
Падал теплый снег. Черный кожаный плащ развивался за спиной, фигура поеживалась и куталась, хотя человеку, который двигался по улице, было совсем не холодно, возможно, просто зябко, а, может быть, просто хотелось теплой крови или бурбона. Зима. Он не любил зиму, правда, в снежную пору всегда была возможность погулять по городу при тусклом свете дня, когда солнце кутается в тяжелые облака со свинцовым налетом, а день такой же короткий, как человеческая жизнь для него.
Падал теплый снег. Он периодически стряхивал снежинки с плаща, бурча что-то себе под нос, но никогда не снимал их с лица. Присыпанные ресницы будто кто-то специально покрасил в белый цвет. От этого лицо казалось еще бледнее, на нем лишь ярко горели стального цвета глаза, губы, тени падали на скулы, снежинки превращались в капли и слезами скатывались по щекам.
Падал теплый снег. Он подошел к дому на углу Абрикосовой и еще какой-то узенькой улочки. Остановился. Тяжело вздохнул, хотя воздух был ему совсем не нужен, и плотнее укутался в плащ, который совершенно не грел. Он придвинулся ближе к единственному освещенному в доме окну. С улицы на него смотрела елка со звездой на верхушке и фотографиями вместо игрушек на ней – улыбчивый парень, рыжая смеющаяся девушка, серьезный мужчина средних лет в очках и твидовом костюме, высокий негр в кожаной куртке, держащий на руках невысокую брюнетку, длиноволосая тоненькая девушка-подросток, снова рыжая с ней еще одна темная девушка, стайка девчонок возле частного домика. На столике возле елки стояла еще одна фотография. А возле нее горели свечи, но с улицы было не разглядеть, кто же на той фотографии.
Падал теплый снег. Фигура перестала двигаться и ее почти полностью присыпало тонким белым одеялом, словно укрыло паутиной. Почти окаменев, он смотрел в окно, стараясь запомнить самые мелкие детали, не упустить ничего. В комнату вошла невысокая блондинка, поправила подушки на диване, что-то крикнула в сторону кухни, взглянула на часы и внезапно вздрогнула, оглядываясь по сторонам и поеживаясь. Она подошла к двери, а затем направилась к окну, будто пытаясь найти что-то. Фигура у окна встрепенулась, круто развернулась и быстрым шагом ушла прочь.
Падал теплый снег. Он тут же таял от его горячих слез на щеках, Спайк упорно двигался вперед, заставляя себя не оглядываться. «Нет, никогда, она должна жить, мне нет там места, даже среди фотографий, даже как частички памяти, кровавый ад, это не моя жизнь...».
Падал теплый снег. Баффи зашторила окно в гостиной и подошла к елке, улыбнулась, взглянула на фотографии, провела рукой по еще колючим иголкам и повернулась с столику у елки, взглянув на фотографию на нем. Палец скользнул по фотографии вниз, задержавшись где-то в районе щеки. Баффи снова улыбнулась и наклонилась задуть свечи, прошептав: «С Новым годом, Спайк».
Падал теплый снег, в комнате погас свет, елка отблескивала глянцем фотографий, а последние блики свечи все еще скользили по фотографии Спайка...
Падал теплый снег...

Я сижу в темноте и смотрю в пустоту, состоящую из миллионов маленьких темных точечек, они как будто овевают меня, затягивают внутрь себя, они везде, они возле меня, они рядом со мной, они у меня на губах, они у меня в волосах, они во мне, а остальное – не существует.
На столике возле покрытого паутиной подоконника стоит свеча, ее отблеск плавно играет на стенках забытого рядом бокала с чем-то непонятным и засохшим. Отдаленно напоминает запекшуюся кровь на старом платке… Венозная кровь… Она всегда темнее… Наверное, я могу даже группу определить, если присмотреться. А может это не кровь? Не помню, не знаю, не хочу знать, не буду знать, забуду, уйду, не вернусь никогда. Что для этого надо? Закрыть глаза…
Я закрываю глаза и погружаюсь в свет. Свет дрожит и переливается. Отблеск свечи, тусклый свет, свет жаркого летнего дня. Все вокруг наполнено жарой и дышит жаждой. Абсолютная мертвая тишина, и вдруг – порыв ветра, который сносит песчинки друг к другу. Песчинка к песчинке, песчинка к песчинке. Рассыпались… Я стою в ярких лучах тусклого солнца и смотрю прямо на него, я купаюсь в свете, а свет затягивает меня внутрь себя, он везде, он возле меня, он у меня на губах, он у меня в волосах, он во мне, а остальное – не существует.
Я вижу ее – юбка чуть ниже колена из легкой ткани, светлая, но тусклая, как свет. Она идет ко мне, улыбаясь, а за ней простирается черная дыра тьмы из реальности. Она подходит ко мне, обнимает. Я прижимаюсь к ней всем телом, всей душой, я чувствую ее дыхание на своей спине и свои пальцы на ее спине, я хочу остаться здесь, крепко прижавшись к ней в тусклом свете пыльного летнего дня. Но за ней идет темнота. Она отходит от меня, берет за руку, проводит моей рукой по своим волосам, которые рассыпаются на мелкие песчинки. Песчинка к песчинке. Она тает, как песок, она говорит со мной и тает.
Никогда еще я не чувствовал такого спокойствия рядом с ней. Умиротворенность, чувство полного, всепоглощающего счастья, как песок, который затягивает меня. Никогда не чувствовал. Она всегда уходила и оставляла вместо себя шлейф смешанных чувств. Боль, печаль, отчаяние непонимания. Люблю ли я ее? Наверное да, хотя иногда мне хочется бежать подальше от нее, на край света, чтобы никогда больше не возвращаться. Что для этого надо? Открыть глаза…
Я открываю глаза, я просыпаюсь, я ощущаю пламя на своей руке. Ожог? Свеча? Я не знаю. Спокойствие, чувство полного спокойствия и счастья быть не с ней, но всегда рядом с ней. Неважно, где она. Важно, где я.
Я смотрю на сумерки за окном. Они похожи на ворон, которые закрывают собой тусклый свет жаркого дня. Я чувствую песок во рту и темноту в волосах. Сумерки как будто овевают меня, затягивают вовнутрь себя, они везде, они возле меня, они рядом со мной, они у меня на губах, они у меня в волосах, они во мне, а остальное – не существует.

Она осторожно задула свечу. Дымок аккуратно поплыл вверх, рисуя в темноте причудливые образы. В свете луны они казались еще более странными. Вот Дон на качелях в парке, хотя они никогда там не были. Баффи прекрасно знала, что это ложные воспоминания, в которые так хотелось верить. Хотя бы сегодня. Хотя бы раз в году. Дымок таял и таял, воск осторожно капал на стол. Слезы медленно подступали к горлу, а воск рисовал на столе свою картину – вот она и Ангел на кладбище, у дерева. Вечность. Как же хотелось, чтобы жизнь в тот момент остановилась. Чтобы не было ничего – ни чувств, ни боли, ни слез... Слезы капали на пол, оставляя соленный след боли и радости, след, который завтра исчезнет... Она бросается в портал, и уже ничего нет – ни чувств, ни боли, ни слез. Только пепел. Ей казалось, что тогда она сгорела, оставив только пепел. Такой же, как и в потушенном камине. Со своим загадочным узором. Она стоит над Адской Пасть. Руку обжигает пламя от того, кого послала ей сама судьба. И есть чувства, боль, слезы. «Я люблю тебя». «Нет, не любишь, но спасибо, что сказала». Улыбка медленно пробивается сквозь слезы, а голос шепчет то, что не сказал тогда, рисуя странные узоры из звуков: «Нет, люблю, и я тоже хочу увидеть, как это все закончится».

I heard there was a secret chord
that David played and it pleased the lord
but you don't really care for music, do you

Для него не осталось ни одного секрета на этой земле. Он прошел вечность, прошел туман из крови, смешанной с водой и огнем, прошел сквозь остатки того, что называют жизнью. Он не слышал музыки – все умерло, осталось там, за порогом, и он смело шагнул вперед, чтобы никогда больше не оглядываться назад.

Well it goes like this the fourth, the fifth
the minor fall and the major lift
the baffled king composing hallelujah

Вся ее жизнь состояла из взлетов и падений. Каждый маленький взлет влек за собой страшное падение. Однажды она упала по собственной воле, просто разогналась и прыгнула, увлекая за собой остатки жизни из дождя и тумана. Она видела кровь, но не чувствовала боли. Она слышала шум дождя, но не видела его. Все осталось там, за порогом, все умерло, и она смело шагнула вперед, чтобы никогда больше не оглядываться назад.

Well your faith was strong but you needed proof
you saw her bathing on the roof
her beauty and the moonlight overthrew you

Он всегда верил, что снова увидит ее. Отчаянно. До боли. До крови, сочившейся прямо из сердца. Он мечтал о том, что она войдет в его полуподвальную темную комнату и просто улыбнется. Лунный свет искупает ее в своих лучах, а он потеряет дар речи на пару мгновений, чтобы окунуться в эту красоту и раствориться в ней навсегда.

She tied you to her kitchen chair
she broke your throne and she cut your hair
and from your lips she drew the hallelujah

Он стоял перед ее глазами, будто дверь за ним закрылась только что, будто прошло всего пару секунд. Она помнила, как привязывала его к стулу, утянутому из кухни, как он сам обрезал свои волосы и снова стал почти собой. Только было в этом «почти» что-то очень чужое и очень далеко. Ей так хотелось снова пить прохладу из его губ, но она не могла даже коснуться его руки. Так, за порогом, осталось слишком много, она могла окунуться только в прошлое и раствориться там навсегда.

Baby i've been here before
i've seen this room and i've walked this floor
i used to live alone before i knew you

Когда-то давно он также учился делать первые шаги. Ступить и не упасть. Укусить и не отпрянуть. Он был здесь, видел эту комнату, знал этот пол. Преступив черту, из-за которой не возвращаются однажды, ты всегда возвращаешься туда, где бывал когда-то, но никогда не возвращаешься в эту комнату. Никогда.

I've seen your flag on the marble arch
but love is not a victory march
it's a cold and it's a broken hallelujah

Однажды она полюбила, и обожглась так сильно, что сердце окаменело. Оно превратилось в обжигающую ледышку, которую не растопит не один огонь. Ее растопил холод. Холод от его рук, холод от его губ, которые заставляли гореть ее душу ярким пламенем. В мыслях она всегда возвращалась ко льду, где бы ни была, и никогда не забывала тот жгучий холод. Никогда.

Well there was a time when you let me know
what's really going on below
but now you never show that to me do you

Она больше никогда не вернется. И ему придется с этим жить. День за днем. Год за годом. Век за веком. Больше никогда. Она не расскажет ему, что же случилось за самом деле, что же появилось, когда все закончилось. Он всегда хотел узнать, что будет потом. Но когда ты горишь ярким пламенем, и дверь за тобой закрывается навсегда, ничего уже не изменишь. Ты можешь вернуться, снова войти в эту комнату, снова пережить те мгновения, снова взглянуть на портрет, но однажды закрытая дверь не откроется никогда.

But remember when i moved in you
and the holy dove was moving too
and every breath we drew was hallelujah

Он больше никогда не разделит с ней вздох. Пусть ему и не надо было дышать, но они всегда делили этот выдох на грани жизни и смерти. Когда сражались, когда готовы были убить друг друга, когда любили друг друга, когда умирали друг для друга. Больше никогда. И ей придется с этим жэизть. День за днем. Год за годом. Ее секунда так похожа на год. И она никогда не сможет рассказать ему, что же случилось потом. Она войдет в комнату, посмотрит на портрет, нарисованный от руки, и снова закроет за собой двери. Однажды закрытая дверь не откроется никогда.

Well, maybe there's a god above
but all i've ever learned from love
was how to shoot somebody who outdrew you

Если где-то там и есть Бог, то, пожалуй, он сможет рассказать ему пару интересных вещей о любви. Любовь обжигает. Любовь убивает. Любовь оживляет. И снова убивает. И ты, как мазохист, собственноручно мучишь себя день за днем. Ты воскресаешь из пламени, чтобы снова задохнуться в этом чаде. И так будет всегда. Пока ты знаешь, что ее сердце бьется. И много веков спустя.

It's not a cry that you hear at night
it's not somebody who's seen the light
it's a cold and it's a broken hallelujah

Она многое могла рассказать о любви. Не о крике в ночи. Не о свете, который видела так много раз. Об огне и льде, слившихся воедино. Они убивали друг друга, нанося смертельные удары, даря сладкую боль смерти. И так будет всегда – пламя воскреснем и умрет. И снова воскреснет. Пока твое сердце бьется. И много веков спустя.