Моя любимая игра. Что за игра без блефа? За этим столом блефуем мы оба. Только ты не знаешь, что блеф твой давно раскушен предупреждающим зудом в моем затылке.
Ты стар. По плавной силе и кошачьей четкости твоих движений, по легкости, с которой ты скрываешь свой голод и свое вожделение, по небрежному изяществу, с которым на тебе сидит костюм и прочим мелким деталям, заметным лишь наметанному глазу, я понимаю, что тебе не меньше трехсот лет.
Это даже слишком просто.
Ноги, будто случайно, несут меня все дальше от людных улиц, в глубь городского парка, от человеческих голосов, вне зоны досягаемости человеческого слуха. Ты идешь рядом со мной. Мои губы чуть приоткрыты, как бы от любопытства, с них с легкостью слетают восторженные улыбки и заинтересованные вопросы. Ты интригующим, бархатным голосом рассказываешь мне страшные истории об этом городе. Я подчеркнуто, почти кокетливо «не боюсь», заставляя тебя снисходительно улыбаться. Я говорю, что тоже знаю страшные истории, одну из которых расскажу тебе сегодня. Я обещаю, что смогу тебя испугать. Твоя улыбка становится искренней.
Ну, что ж. На данном этапе я смогла тебя рассмешить. И я знаю, что добьюсь большего.
Ты тоже не сомневаешься в том, что сможешь заставить меня бояться.
В этом прелесть моей работы. Ходить по кладбищам, отыскивая новообращенных, весело только первые полгода. Хорошо, что Истребительниц много и каждая может выбрать дело по душе.
Искать вас, древних, по-настоящему интересно. Изучать некрологи и списки пропавших без вести, находить эти тонкие ниточки, закономерности, связывающие ваших жертв между собой. Такие как ты всегда постоянны в своих пристрастиях. Кто-то любит нимфеток с чупа-чупсом, кто-то – барышень в теле, одни предпочитают брюнеток, другие – блондинок. Кто-то любит крикуний. Ты любишь тех, кто не кричит.
Все твои жертвы – жизнелюбки и оптимистки, азартные девчонки, заводилы, страстные любительницы пощекотать себе нервы. Те, кто до последнего отбивается сумочкой и изо всех сил цепляется за жизнь. Те, кто умирая не сдаются.
Я – более чем твой тип. В этом тоже есть своя ирония.
Эта охота действительно доставляет мне удовольствие. Сколько вас – столько и вкусов, столько же масок нужно примерять. Эта роль мне нравится. Может, даже слишком сильно. Я боюсь не удержаться. Я боюсь спугнуть тебя. Я боюсь, что ты меня расколешь.
Я хочу растянуть это удовольствие как можно дольше.
Ведь вы чертовски осторожны. Потому и живете не одну сотню лет.
Потому и я сижу тихо и не выхожу на патруль. Потому и ношу на шее амулет, который не дает тебе распознать во мне врага.
Я понимаю, почему ты в своем почетном возрасте выходишь на охоту сам, не прибегая к услугам миньонов. Мы с тобой схожи друг с другом гораздо больше, чем с людьми. Я действительно могу тебя понять.
Это ставит меня на грань между светом и тьмой, на грань уничтожения. Тех, кому сила кружит голову, быстро ликвидируют, как потенциально опасных. Жизнь таких как я никогда не ценилась высоко.
И это делает нас еще ближе.
Я хочу, чтобы ты тоже получил удовольствие от охоты. Я проявляю неосторожность и открываю червовую десятку моего королевского флаша. Я завожу разговор о вампирах.
Будущая жертва вампира, в шутливо-ироничном тоне говорящая с вампиром, который ее и убьет, о вампирах… Я думаю, это должно тебе понравиться.
И тебе понравилось.
Напряжение, висящее в воздухе, стало почти осязаемым. Я могу слышать каждый твой вздох, видеть желтоватые искорки в глубине твоих глаз, чувствовать твое возбуждение. Я знаю, что мои щеки горят, глаза блестят, и я часто облизываю слишком быстро пересыхающие губы, и в этом нет ни капли притворства.
А еще я знаю, что ты тоже на грани.
И я знаю, что мы слишком углубились в парк. Ты еще никогда не уводил своих жертв так далеко.
Я тоже ни с кем так долго не тянула.
Я инстинктивно сглатываю образовавшийся в горле комок нервов. Молчание, повисшее между нами, кажется неестественным, почти пугающим, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Но нарушить его я не могу.
У тебя гораздо больше опыта в таких делах, не правда ли?
Поэтому молчание нарушаешь ты.
- А как ты думаешь, что может испугать вампира?
Ты улыбаешься. Ты смотришь на меня нежно, как на любимую, и мы стоим в этой глуши, в окружении деревьев глубокой ночью, и я понимаю, что не могу больше сдержать себя. Я улыбаюсь.
- Ну, наверняка святая вода, чеснок, осиновый кол, серебро, Истребительница вампиров, солнечный свет…
Я улыбаюсь еще нежнее.
Ты улыбаешься мне в ответ. И напряжение между нами испаряется в темноте, к которой твои глаза приспособлены так же хорошо, как и мои.
И в этой откровенной ясности я понимаю, что зуд в моем затылке стал гораздо сильнее. Я слышу шорох листвы вокруг меня. В голове мелькает мысль, что привычка носить с собой два колышка никогда ранее не была так полезна. Четыре сильных миньона, один очень сильный главарь.
Ты смотришь на меня с прежней нежностью, и бросаешь свое короткое и совсем не джентльменское:
- Дура.

Я стою в душе и смываю с себя кровь, пот и грязь. Вымываю прах, осевший на волосах, и вместе со всеми следами ночных похождений в слив утекает моя обида.
Вот ведь вампиры, никогда не могут ничего сделать по-человечески! А как красиво могло получиться – кол аккуратненько входит в сердце, почти не попортив одежку, пыль элегантно оседает на подножные травы, я горько вздыхаю и удаляюсь в темноту… А вышло что? Безобразная драка, не лучше кладбищенских, глаза эти желтые, морды противные, кровь, килограмм оторванных пуговиц, тьфу!
Но обидней всего то, что этот говнюк меня-таки сделал. Переиграл, и ничего тут не попишешь.
Постояв под душем достаточно долго, чтобы смыть разочарование прошедшей ночи, я тихонько светло улыбнулась, так, чтобы этой улыбки не заметило даже мое размытое отражение в кафеле душевой.
Хорошо, однако, что обычай бить шулеров по голове канделябром никто не отменял.

Голос твой в телефонной трубке обжигает меня, как плеть. Почтальон сказал мне: идем, голубка, здесь немыслимо уцелеть. Соглашайся, мол, не предложат дважды, мол, нежнее огонь в аду, и не будет такой беспощадной жажды там, куда я тебя веду. (с)