Я все еще не чувствую свое тело, голова слегка кружится, и я снова закрываю глаза, чтобы собрать себя в одно целое. Это оказывается намного труднее, чем я мог себе представить. Что-то очень сильно мне мешает. Мешает собраться, очнуться, просто вернуться обратно. Тихий шепот, раздающийся в моей голове, мешает снова открыть глаза и, продравшись через пелену сумрака, вынырнуть на поверхность. Что он там, мне шепчет? А, опять за старое: «Уильям был плохой мальчик…» Я слишком устал, шарманщик, мне слишком плохо. Да, да, знаю. Уильям был плохим. Плохим человеком и плохим вампиром, плохим возлюбленным и плохим сыном, плохим братом и плохим другом, он читал жуткие книги и писал отвратительные стихи…

…Мой тяжкий крест за прегрешенья, которых я не совершал,
Пройдя сквозь белое каленье, стал раскаленным как метал.
Он тяжкой ношей лег на спину, оставив обожженный след,
Что, так похож я на мужчину, или меня опять здесь нет?
Вопит под грузом сожаленья вновь обретенная душа,
За кровь случайно осужденных, что смаковал я, не спеша.
Кто мой Судья, кто Обвинитель, кто предъявляет этот счет?
Кто скажет мне, чем завершиться судьбы безумной поворот?
Распят, растоптан и безумен, пустой я поднимаю взор,
И гордо выпрямляю спину, раз не прочитан приговор…

Фу, как патетично… Или это написал не Уильям? Или это уже я начал баловаться сочинительством? Один черт, ведь голос в голове пока заткнулся. Но теперь меня уже несет дальше по волнам моей памяти. Мелькают события, тени, лица. Они проносятся мимо меня, не останавливаясь. Как будто, я стою в стороне, один, и не могу поймать ничего из этого, задержать в своих руках, в своей нежизни. Или это просто потому, что я не знаю, что, вернее кого, из этого водоворота я хочу удержать? Зачем ты унизила меня, Сессили? Зачем ты бросила меня, Дру? Зачем ты играла со мной, Баффи? Зачем ты приехал в Саннидейл, Сир?

А и правда, зачем он вернулся? В поисках себя, ее, меня, жизни, цели… чего? Он сам-то это знает? Я вспоминаю его лицо, полное тоски и бесконечных сожалений. Зачем все это? Вся эта печаль? Ведь он теперь так обласкан судьбой: преданные друзья, готовые отдать за него жизнь - вместо случайных, еле выносящих тебя попутчиков. Цель в жизни: четко поставленная и подтвержденная Высшими Силами – вместо абсолютной бессмысленности существования. Любовь, окружающая его тонкой аурой, любовь, которую ему с легкостью дарят красивейшие женщины мира, и даже ОНА не отказала ему в этом чувстве. Любовь… самый неуловимый призрак в моей, забитой теперь тенями, голове. Призрак, манящий меня, но никогда не подпускающий близко. И лишь однажды… Когда-то давно… Я почти смог погладить птицу-счастье по холке. Только чтобы потом довольствоваться ее жалкой заменой…

Я вздрагиваю и открываю глаза. Мгла рассеивается. Это какая-то комната, но не мой склеп. Я всплываю из небытия, и вместе с этим ко мне возвращается все то, что у меня еще осталось: боль, безумие, тоска, безнадежность и снова еще боль, море боли. И только моей руке, как будто это не часть моего тела, а совершенно посторонний, прилепленный к телу предмет – ей не больно. Ей даже как-то тепло и уютно. Такое странное ощущение. Я медленно поворачиваю голову.

Он сидит рядом, держа меня за руку. Как заботливый брат, как любящий отец, как преданный любовник. Может быть, он – ответ на мои вопросы? Но я давно научился не искать у жизни простых ответов. Душа полностью изменила моего творца, и я не могу больше на него полагаться. Потому что он бросит меня. Как бросил нашу семью. Как бросил ЕЕ. Как отвернулся от самого себя.

Не знаю, что делать дальше. Не знаю, как быть. Я полностью потерян. Но одно я знаю точно: я больше НЕ ЖЕЛАЮ быть один. Я физически НЕ МОГУ больше быть один.
АНГЕЛ:
Я пропустил тот момент, когда медленно и неуверенно открылись его глаза. Я поднял голову, когда его рука дернулась в моих ладонях, слегка шлепнув меня по губам, которые я прижимал к его пальцам. Я встретил его бездонные голубые глаза и слабо улыбнулся в ответ. Спайк медленно отнял руку и поднес ее к своим губам. Именно в том месте, где только что были мои. Давно я не испытывал такого сильного эротического ощущения. Я протягиваю руку и глажу его обесцвеченные волосы, на удивление мягкие на ощупь. Я провожу кончиками пальцев по его щеке, очерчиваю скулы, легонько глажу большим пальцем нижнюю губу его приоткрывшегося рта. Возбуждение пульсирует во всем моем теле, но он так слаб, мой мальчик, что я не делаю никаких попыток к дальнейшему сближению. У нас опять впереди целая вечность, и я собираюсь как можно быстрее доказать ему это. Я чувствую слабый звук крови, медленно текущей по его жилам. Ее все еще слишком мало. Я снова впиваюсь зубами в свое запястье и, приподнимая другой рукой его голову, прикладываю рану к его губам. Он начинает пить, медленно, несмело, несколько робких глотков, при этом его глаза не отрываются от моего лица. Он скользит по мне взглядом, рассматривая каждую черточку, потом снова смотрит прямо в глаза, как будто что-то пытается там найти. Я не прячу глаз. Я ласково улыбаюсь и снова начинаю гладить его волосы. Он судорожно сглатывает, делает еще несколько жадных глотков, и начинает зализывать мою рану. Потом в изнеможении откидывается назад.

- Поспи, Дитя. Тебе нужно уснуть. Отдохни.

Я мягко прикасаюсь губами к его лбу, и чувствую как по подбородку щекотнули ресницы его раскрывающихся глаз. Я немного отстраняюсь. Светло-голубые глаза, как бездонные озера, полны такой чувственностью и благодарностью, что я почти задыхаюсь. Он слишком слаб, даже для того, чтобы говорить, но мы почти не нуждаемся в словах. Его рука охватывает мою шею, притягивая к себе. Это движение мягкое и слабое, но я не протестую. Я подчиняюсь. И, когда мой рот встречается с его мягкими послушными губами, я чувствую его вкус, смешанный с моей кровью, и от этой будоражащей смеси, опять начинаю возбуждаться. Он в изнеможении откидывается, с видимым неудовольствием прерывая поцелуй, и я снова начинаю гладить его по голове.

- Отдохни, Уилл.

Нет. Того Уильяма больше нет. И наших прежних отношений - тоже. Перед нами - новая нежизнь. И в ней я - Ангел, а он - Спайк. Если я хочу что-то изменить в наших отношениях, я должен признать его таким, каким он стал. Поэтому я нежно шепчу:

- Отдохни, Спайк. - И вижу, как понимающе вспыхнули его глаза. - Спи. Я никуда не уйду. Я рядом.

Несколько мгновений он недоверчиво смотрит на меня, потом его глаза теплеют, он легко улыбается и тут же проваливается в сон. А я сижу рядом и смотрю на мое прекрасное Дитя, сладко спящее с улыбкой на губах.
СПАЙК:
Впервые за черт знает сколько времени я засыпаю без сновидений, кошмаров и прочей дребедени. Я пребываю в такой сладостной неге, что мне даже становится немного не по себе от этого незнакомого и давно не посещавшего меня чувства покоя. Маленький лучик надежды начинает согревать мою душу, кажется, даже заставляя биться мое давно замолчавшее сердце… Пожалуйста, не надо. Я больше не хочу испытывать разочарование. Я больше не хочу растаптывать ногами собственные чувства. Я просто больше не смогу все это вынести.

Господи, как тяжело. Я совсем запутался. Я не могу быть один, но не могу и быть с кем-то. Кто сможет выдержать мои теперешние кошмары? На кого я смогу взвалить эту ношу? Кому я НАСТОЛЬКО не безразличен? Я знаю ответ. НИКОМУ. Так всегда было, так всегда будет. А я, глупец, думал, что с получением мною души все изменится. Что все будет по-другому. Что меня не отвергнут. Снова. Что я перестану быть один. Я и забыл, что одиночество - данность этого мира. И даже она одинока, маленькая солнечная девушка, заблудившаяся во тьме взваленной на нее ноши. И даже он смертельно одинок, не взирая на собственное великолепие и избранность. Некоторые вещи не меняются. Или меняются? Почему-то я закрыл его собой от этой когтистой лапы? Ведь я даже не попытался оттолкнуть его или рубануть этого демона. Конечно, все можно списать на то, что мне некогда было думать и выбирать правильное решение, но, как мне кажется, все мы в минуту опасности инстинктивно выбираем именно тот путь, который нам ближе всего. И что получается? Что я – патетичный идиот, готовый умереть? Или, что еще хуже - умереть за него? Кажется, я окончательно спятил от пребывания рядом с ними. Два существа, которых я любил, и которые использовали меня, а потом брезгливо выкинули из своих жизней. И я совсем потерялся… потерялся… потерялся… в своих чувствах… в своих надеждах…

По-моему, я совершенно растворился в своей боли.

Нет, нет и еще раз нет. Не хочу ни о чем думать. Не могу больше ни о чем думать. Хочу спать. Пока я могу спать. Пока затихли на время вопли моих жертв. Сейчас я могу закрыть глаза и отрешиться от всего. И слышать только звук умиротворенного течения крови по моим венам, его крови, смешивающейся с остатками моей. И чувствовать, как затягиваются мои раны. И ощущать его незримое присутствие, его заботу, охрану, обещание... обещание… обещание чего? Не знаю. Не помню. Не хочу об этом думать. Хочу воспользоваться дарованным покоем и спать. Просто спать. Подумать я успею завтра. Потому что опять, к сожалению, у меня есть завтра.
АНГЕЛ:
Через несколько часов я начинаю отчетливо ощущать, как я голоден. Я тихо встаю и подхожу к окну, осторожно отодвигая тяжелую штору: уже вечереет. Если в холодильнике у Баффи не найдется немного крови, то я смогу выйти на улицу. Вот только, как мне оставить Спайка одного на несколько часов? Не могу же я загрызть первого попавшегося на моем пути бедолагу, чтобы быстренько насытиться? Или могу? Или мне придется идти в мою квартиру, а что если Спайк проснется без меня? Я обещал ему быть рядом. Черт…

Я выхожу в коридор и спускаюсь по лестнице. Кухня пуста, и это обстоятельство решает вопрос в пользу холодильника. Я обнаруживаю пару пакетов и, недолго думая, сую в микроволновку оба. Потом выливаю один в стакан и выпиваю почти одним глотком.

Легкие шаги раздаются за моей спиной, и я, обернувшись на этот звук, вижу застывшую в дверях Баффи. Она подходит к столу, на котором лежит второй пластиковый пакет, надрывает его и переливает тягучую жидкость в мою кружку. При этом она все время косится на меня, как будто может видеть отпечаток еще горящего на моих губах поцелуя. Я понимаю, что должен что-то сказать ей.

- Он очнулся. Теперь он просто спит. А я… вот…

Внезапно во мне просыпается и растет отчаянное желание пуститься в длительные рассуждения, что мне надо усиленно питаться, чтобы накормить мое Дитя. Черт возьми, когда же я перестану оправдываться за то, что я не человек? Я раздраженно вздыхаю и делаю глоток, облизнув оставшуюся на губах каплю крови. И тут встречаюсь с ней глазами. Баффи удивленно и брезгливо смотрит на меня. Раньше она никогда не видела меня за «едой». Я все время прятался или отворачивался, я щадил наши чувства, поддерживая чистый и светлый образ разделенной, но невозможной любви. Хватит жить иллюзиями. Кто сейчас может сказать, что было бы, если…? Никто. Поэтому я, не отрываясь, смотрю на нее и подношу стакан к губам, и вижу, как передергивается от отвращения ее лицо, когда я делаю глоток. Мне даже не больно видеть это, я к этому готов. Мысленно я давно готов к тому, что она не воспринимает меня таким, каков я есть на самом деле. Истинная любовь безусловна, и в этот момент я спокойно признаю, что ошибался на наш счет. У нас нет будущего, а со Спайком я смогу разделить свою вечность. Я просто должен все исправить, начать все заново. Он тот, кто мне нужен. Вечность и душа, понимание и красота… Он должен быть со мной.

Баффи первая отводит глаза, чтобы не стать свидетельницей моей дальнейшей трапезы.

- Если ты не против, мы задержимся в твоем доме до следующего вечера, ему станет получше, и мы сможем уйти отсюда.

- Можешь не торопиться так, Ангел. Наверное, надо дать ему побольше времени на восстановление.

- Я заберу его к себе в квартиру. В его склепе неподходящие условия для выздоравливающих.

- Послушай, Ангел… Я знаю, насколько ты великодушен. Но все же не стоит так себя винить из-за случившегося. Спайк знал, на что идет, когда сопровождал ме… нас на патрулировании. И если бы ему грозила опасность, я уверена, ты поступил бы также. Тут нет ничьей вины. Просто случайность.

- Да, я знаю.

Я медленно пью кровь из кружки и смотрю на нее. Спайк был прав. Я демон, пусть с душой, но демон, а это - моя еда. Не стоит прятаться по углам, судорожно заглатывая эту тошнотворную для людей жидкость.

- Спасибо, Баффи. - Я споласкиваю кружку и ставлю ее в сушилку. - Я пойду к нему.

Я поворачиваюсь и поднимаюсь наверх. Я чувствую, как она смотрит мне вслед, но не оборачиваюсь. Прости, Баффи, я сделал свой выбор. И вам всем придется смириться с этим.
СПАЙК:
Кажется, все было просто сном. Очередным моим безнадежным бредом. Потому что, как только я снова открываю глаза, Ангел смотрит на меня, как будто не видя. Он, взвешивая каждое свое слово, говорит о том, что забирает меня к себе в квартиру. Что он поможет мне поправиться. Что он сделает все, что в его силах. Почему же у меня такое чувство, что я стал еще более одиноким? Может, потому, что он ни разу не спросил, хочу ли этого я? Или потому, что я не услышал от него ни одного слова… нет, не любви, но хотя бы… ну, не знаю чего, но только не эту сухую констатацию фактов. Или это потому, что в разгар его выступления пришла Баффи, принеся ему телефонную трубку, и его лицо стало сосредоточенно-величественным, пока он слушал и односложно отвечал? За это время Истребительница успела сгонять на кухню и вернуться с кружкой крови для меня. И он ни словом, ни жестом не возразил, когда она, приподняв мою голову, стала осторожно поить меня теплой свиной кровью. А чего я хотел? Что он будет вечным перегонным аппаратом для меня? Или мне просто хотелось, чтобы это он сейчас сидел рядом, поддерживая мою голову, глядя как я медленно глотаю? Наивный идиот. Баффи все равно даже не смотрит на меня. Она смотрит на Ангела. И когда он выключает телефон, они начинают разговаривать. Как будто меня здесь вообще нет. Он говорит, что звонил Уэсли, что в ЛА проблемы, поэтому он должен возвращаться. Баффи интересуется, что там случилось. И они начинают обсуждать какой-то очередной Апокалипсис, внезапно накрывший ЛА за время отсутствия там Ангела. Он говорит, что я должен уже выдержать такое путешествие. Баффи отвечает, что ему виднее. А меня здесь нет. Я открываю рот, чтобы напомнить им о моем существовании, но снова его захлопываю, так и не произнеся ни слова: если она с такой легкостью отказалась от моего присутствия, стоит ли пытаться что-то изменить? Я не нужен Баффи, но может быть я все-таки нужен Ангелу? Зачем-то он все-таки хочет, чтобы я был рядом с ним?

Они осторожно поднимают меня с кровати и медленно ведут вниз по лестнице, не переставая обсуждать какие-то свои насущные проблемы. Я продолжаю молчать. Потому что мне нечего им сказать.

Хорошо, что в доме совсем тихо. Нам не встречаются ни толстяк, ни рыжая, ни тинейждер-переросток. Только их пустого любопытства и равнодушия мне сейчас до кучи и не хватает.

Они загружают меня в шикарную тачку Ангела, захлопывают дверцу и долго прощаются на улице. А мне уже настолько все равно, что пусть хоть трахаются на моих глазах на капоте этой самой машины.

Если не можешь ничего изменить – терпи.

Наконец я вижу, как Ангел, обходя машину, направляется к месту водителя, и смотрю на Баффи. Просто прощальный кивок, luv, и я решу, что не все так уж плохо в моей дерьмовой нежизни. Только взмах рукой, и у меня будет ощущение, что я смогу сюда вернуться. Но она просто смотрит на меня. Один-единственный спокойный и твердый взгляд. Потом она переводит взгляд на Ангела и машет ему рукой. И когда он открывает дверцу, я закрываю глаза. Пусть думает, что я сплю. Тогда он не попытается со мной заговорить. Тогда он не увидит, насколько мне больно.

Но боль – уже слишком привычное для меня состояние. Скоро я забуду, каково было существовать без этого, сжимающего в тугую спираль кишки, состояния. Боль уже не мешает мне думать, и мысли вереницей протекают под моими закрытыми веками…

…я не виню ее за пренебрежение. Монстр вроде меня должен быть благодарен только за то, что его не распылили, и не мечтать… не мечтать… не мечтать о распылении…

…почему он больше так и не притронулся ко мне? Он тоже пренебрег мной. И его ли это вина? Я всего лишь довесок, лишний камень на его шее. Пора признать это и не мечтать… не мечтать… не мечтать о сочувствии…

…что со мною будет? Смогу ли я успокоиться и определиться в своей новой жизни? И можно ли назвать это жизнью? А может я должен прекратить распускать нюни и мечтать… мечтать… мечтать о покое…

…Быть или не быть - вот в чем вопрос.
Достойно ли терпеть безропотно позор судьбы
Иль нужно оказать сопротивленье?
Восстать, вооружиться, победить
Или погибнуть, умереть, уснуть?
И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук
И тысячи лишений, присущих телу!
Это ли не цель, что всем желанна -
Умереть, уснуть, уснуть?
И видеть сны?..
Вот и ответ...

Да … вот ЭТОТ англичанин умел писать… не то, что некоторые…

Умереть… Забыться… Смерть, покой, сон, забвение… Было бы неплохо. Я смотрю сквозь полуопущенные веки на того, кто долгое время был для меня олицетворением всех этих слов: я смотрю на ангела. Похоже, он сожалеет, что был таким… ослом. Похоже то, что было между нами в момент моего пробуждения, было лишь жалостью. А тогда на фига тащить меня с собой? Тоже только из-за жалости? Не хочу об этом думать. Но я открываю глаза, и поворачиваю голову в его сторону. Он сосредоточенно смотрит на дорогу и спокойно спрашивает, так и не посмотрев на меня:

- Как ты, Спайк?

- Просто, отлично, - с сарказмом отвечаю я, но он, кажется, его не замечает. Потому как просто кивает, и продолжает рулить. Поэтому я отворачиваюсь, и тупо пялюсь, на мелькающий за окном пейзаж. Я уже вообще ничего не понимаю. У меня масса вопросов, но некому их задать, потому что я боюсь услышать на них ответы.

Я чувствую, как ноют раны на животе, как начинает шуметь в голове, как ярость безысходности холодными волнами поднимается вверх по телу.

Я заставляю себя просто сидеть и молча переваривать в одну кучу боль, страх, гнев, недоверие, сомнения и отчаяние.

Я пытаюсь убедить себя, что мне по фигу что ждет меня впереди, но, видимо, мне уже значительно лучше, потому как я снова могу злиться не только на самого себя.
АНГЕЛ:
Когда я возвращаюсь в комнату, он все еще спит, и у меня есть время все обдумать. Я смотрю на заострившиеся черты его усталого лица, на темные тени, залегшие под глазами, и осознаю, каким я был эгоистичным идиотом. Ему столько пришлось пережить, столько вынести, а я веду себя как похотливый козел. Я должен сначала успокоить его, а я только будоражу его душевные раны. Я хочу, чтобы он разделил со мной вечность, а вместо этого пытаюсь сразу затащить в свою кровать. Я веду себя как бездушный демон, желающий заполучить его любой ценой, а не как пытающийся заслужить свое искупление одушевленный вампир. Ведь любая попытка с моей стороны снова сделать его своим должна напоминать ему о ТОЙ ночи. Ночи его унижения и установления моей окончательной власти над ним. Ночи, когда ревность Дарлы достигла апогея, и она попыталась отыграться на Уильяме. Она так никогда и не простила мне, что я не позволил Дру самой обратить его. И мои слабые оправдания, что двух сумасшедших в своей семье я допустить не могу, никоим образом не обманули ее. Она гораздо лучше меня понимала, насколько нас тянет друг к другу, и видела, что мое сопротивление слабеет с каждым днем. Я боролся сам с собой, позволяя Дарле избивать и мучить его, пока меня не было рядом, а Уильям молчал и терпел.

Я все чаще и чаще злился на нее, поэтому все больше и больше времени проводил вне дома. В ту ночь я был сыт и доволен, но по мере приближения к дому, злость снова начинала закипать во мне: противостояние Дарлы и моя нерешительность разрубить этот узел, бесили меня. Я вошел в дом и, услышав голоса из гостиной, двинулся на них.

- Мечтаешь стать его шлюхой? Я заставлю тебя кричать, маленькое убожество!

Я вошел в комнату. Дру, съежившись, сидела в кресле, на ковре стояла раскрасневшаяся от ярости Дарла, сжимая в руке окровавленный кнут, а посередине комнаты, привязанная к стулу сидела избитая девушка. Ее платье было порвано, свежие следы от плети кровоточили, голова в некогда аккуратно причесанном парике была опущена вниз.

- Что здесь происходит?

На мой резкий вопрос Дарла вздрогнула и выпустила из рук кнут, а сидящая девушка вскинула голову, явив моему взору потекшую от слез маску из косметики и крови. Ее губы были упрямо сжаты, а ярко-голубые глаза метали молнии. И прежде чем я окончательно осознал, кто сидит передо мной, обряженный и избитый, он тряхнул головой, окончательно избавляясь от парика, и его пегие волосы рассыпались по плечам. Мне показалось, что вся комната наполнилась его молчаливым гневом.

- Пошли вон отсюда.

Разумеется, это касалось Дру и Дарлы, потому как Уилл сдвинуться с места не мог. Дру, прошелестев юбками, быстро выбежала из комнаты. Дарла удивленно посмотрела на меня.

- Я жду, Дарла.

Удивление на ее лице сменилось яростью. Она резко развернулась и вышла, хлопнув дверью. Уже тогда я сознавал, что когда-нибудь мне придется ответить за свой поступок, но решил, что это будет потом, а сейчас у меня были более неотложные дела. Я опустился на корточки за его спиной, видя, как он напрягается, и начал развязывать его руки. Он облегченно вздохнул и, когда его руки освободились, начал растирать свои запястья. Я отошел, чтобы видеть его лицо, но его голова по-прежнему была упрямо наклонена вниз.

- Сними эту гадость.

Он вскинул на меня глаза и отошел к дивану. Я смотрел, как он, стоя ко мне спиной, осторожными движениями стаскивает с исполосованных плеч дурацкую одежду. Как лопается чуть стянутая шнуровка, открывая спину, и платье, шурша, сползает по телу. Наконец, он остался полностью обнаженным и, перешагнув через одежду, замер, спиной ко мне, со смущенно сгорбленной спиной и руками, которые не знал куда деть.

- Уилл.

Его голова вздрогнула, чуть поворачиваясь ко мне. Но он явно смущался повернуться ко мне лицом.

- Дитя.

Он опустил голову и медленно повернулся, такой трогательный и беззащитный, неуклюже обхватил руками плечи, явно подавив в себе желание прикрыть свою наготу. Он прятал глаза, не решаясь встретиться с моими. Я был опьянен его смущением.

- Жди здесь.

Я возвращаюсь через несколько минут с тазиком теплой воды, губкой и моим халатом. Какое-то время я еще делаю вид, что обмываю его раны губкой, но в какой-то момент оставляю ее в тазу, продолжая следовать по его телу просто ладонью…

Я вздрагиваю, как будто снова ощутив, как прекрасно на ощупь его стройное, мускулистое тело. О Господи, сможет ли он когда-нибудь простить мне, что я взял его тогда, избитого и раздавленного, что я спас его от унижений Дарлы, чтобы тут же подвергнуть новым, причиняемым мной?

И когда он просыпается, я хочу, чтобы он понял, что он больше никогда не будет просто моей постельной игрушкой. Что я увезу его с собой, помогу ему поправиться. Что у нас снова появился шанс начать все сначала. Просто я больше не буду так торопиться. Я покажу ему свою жизнь, познакомлю со своими друзьями, дам ему больше, чем просто секс с бездушным монстром.

Я не хочу торопиться, но жизнь снова вносит свои коррективы в мои планы: отчаянный звонок Уэсли вынуждает меня настаивать на скорейшем отъезде.

Спайк все еще какой-то не проснувшийся и отстраненный, но не возражающий. Баффи сначала кормит его, потом помогает мне свести его вниз и устроить в машине. И когда мы прощаемся с ней на пороге ее дома, она задает мне вопрос:

- Зачем ты берешь его с собой, Ангел?

У меня нет времени посвящать ее во все свои планы. Поэтому я отвечаю ей:

- Должен же кто-то о нем позаботиться, Баффи. К тому же в ЛА сейчас жарко, а здесь, в Саннидейле, затишье. Здесь мы неплохо поработали. Он очень поможет мне в ЛА, когда окончательно поправиться.

Она согласно кивает, и я увожу Спайка с собой.
СПАЙК:
Его встречают прямо у отеля, только что не выстилая под ноги ковровую дорожку. Высокий крепкий негр вьется вокруг него, как охранник вокруг своего босса. Бледная брюнетка смотрит на него с таким немым обожанием, что мне на минуту кажется, что он превратился в долбаную икону, и она сейчас покроет поцелуями весь ее драгоценный оклад. Про старину Уэсли и говорить нечего: он растекся перед ним маслом, сбивчиво докладывая сводки с мест боевых действий. Ангел, нахмурившись, слушает и кивает. Его лицо замкнуто и сосредоточенно. Что-то я не вижу гребаной Королевы. Она опоздала на обязательное мероприятие? Интересно, чем это ей грозит. Я уже успеваю вылезти из машины, когда Его Величество, наконец, вспоминает о моем присутствии и смотрит на меня. Все, как по команде, оборачиваются вслед за ним. Их лица становятся одинаковыми: нахмуренные брови, поджатые губы и гневно-потемневшие глаза.

- Что он здесь делает? - высказывает всеобщее мнение Уэсли.

Ангел заводит меня в какую-то комнату, по дороге объясняя, где находится кухня, и что я могу в любое время воспользоваться холодильником.

- Тебе нравится? - Кажется, ответ ему не нужен, потому что он продолжает, едва поглядев на мой равнодушный кивок. - Мы должны уйти. Ночь только начинается. Мы еще успеем захватить этого демона в его логове. Отдыхай, Спайк. Мы обо всем поговорим завтра.

И ни одного жеста, ни одного слова, которого мне хотелось бы увидеть или услышать, только долгий взгляд шоколадных глаз, проникающий в самую глубину моей души. Когда я не понимаю правила игры, она мне не нравится.

Он уходит, а я устраиваюсь на подоконнике и закуриваю. О чем я снова думаю? Я становлюсь похожим на него. Может, насупленные брови и хмурное выражение лица – бесплатное приложение к обретенной душе? Легкое шуршание отвлекает меня от созерцания темного беззвездного неба, и я поворачиваю голову.

Посреди комнаты стоит чуть светящийся полупрозрачный женский силуэт, мягкие шелковые складки ее платья шевелятся с тем самым тихим шорохом, когда она делает несколько шагов ко мне. Мама? Но ее лицо не так добродушно, как в том видении на сумрачном берегу, ее губы не улыбаются, а в глазах не видно радостных искорок.

- Ты оставил меня. Как ты мог это сделать, Уильям? - Ее глубокий голос так проникновенен, что мои глаза начинают наполняться слезами. Теперь и твой дух потревожили, чтобы причислить к сонму моих обвинителей?

- Я не мог остаться с тобой, мама. Я стал демоном. Нам не место в человеческой семье.

- Ты был плохим мальчиком, Уильям. - Рядом с первым призраком проявляется второй: тонкая эфемерная фигурка моей младшей сестры появляется рядом с матерью и, положив головку ей на плечо, начинает вторить ей нежным девичьим голоском: - Ты бросил нас. Как ты мог нас оставить совсем одних? Ты даже не знаешь, что было с нами потом, когда ты навсегда ушел от нас той ночью.

Я гневно поджимаю губы. Зря вы завели шарманку про «плохого мальчика Уильяма». Теперь я точно знаю, что у вас нет никакого права меня обвинять.

- Я не вернулся, чтобы убить вас обеих, - отчетливо произношу я. - Ваше счастье, что я не вернулся.

Я твердо смотрю на них, и вижу как их эфемерные силуэты, плавясь в воздухе, исчезают. Можно считать, что я выиграл раунд? И тут же из темного угла появляется новый призрак. Он приближается, и я понимаю, что это совершенно незнакомый мне человек.

- Что ты наделал, Уильям? - Строго спрашивает он.

- Я что-то сделал тебе? - Я еще не знаю, в чем конкретно он меня обвиняет, но, кажется, начинаю догадываться.

- Как ты мог быть таким плохим? За что ты меня убил? Зачем ты обрел мою душу на вечные муки? Как ты можешь жить после всего этого?

Я не хочу отвечать ему резко, не хочу просто послать его, как того надоедливого шарманщика, который несколько месяцев превращал мою нежизнь в кошмар наяву. Но я слишком пришел в себя, чтобы выслушивать обвинения, не пытаясь их опровергнуть.

- Я был плохим? Конечно, я же демон. Я был злом, а, впрочем, я и сейчас остался злом. Просто теперь я понимаю, что я - зло. Я все равно не стану добрым, потому что я не человек. Погубленные люди? Это моя еда. Я убиваю, чтобы жить. Я пью их кровь, чтобы она стала моей. А души обреченные на вечные муки? Если, став моей невольной жертвой, невинная душа по чьему-то повелению становится нечистой и запятнанной, почему я должен нести ответственность за это? Мне не грозит рай, и когда мое земное существование закончится кучкой пепла, я буду гореть в аду за обескровленные мной жертвы, но не за их оставленные души!

Если этот юродивый призрак начнет возмущаться, клянусь, я отправлю его еще дальше, чем Первозданное Зло! Но он исчезает раньше, чем я, яростно сверкая в темноту желтыми глазами, открываю рот, чтобы крепко высказаться. Вот черт! Это хорошо или плохо, что меня теперь так легко можно вывести из себя?

Как же они все мне надоели! Хотя во всем можно найти свои плюсы: можно досконально покопаться в себе, понять, что же я действительно из себя представляю теперь и чего хочу. Броситься на кол я всегда успею. А, может, у меня есть альтернатива? Если подумать о совсем ближайших перспективах, то есть. Поэтому, не дожидаясь пока меня посетит еще какое-нибудь «приятное» виденье, я сползаю с подоконника и направляюсь в сторону кухни. Заодно посмотрю, как живут одушевленные вампиры.
АНГЕЛ:
Мы спускаемся в коллекторы и идем по ним все дальше и дальше, куда-то под Голливудские холмы. Уэсли с Ганном поочередно с чем-то обращаются ко мне, и я даже что-то им отвечаю. Хотя, разрази меня гром, я совсем не понимаю, о чем мы говорим. Что-то о гнезде этого монстра, которого мы пытаемся найти. Но я совершенно этого не осознаю. Потому что я все время думаю о Спайке. Что он сейчас делает в моем отеле? О чем он думает? Он выглядел таким спокойным и рассудительным, когда я вел его через холл, когда я показывал ему комнату. Он все еще слишком молчалив, но я знаю, что это от того, что он еще слишком слаб, еще не окончательно пришел в себя. Единственное, что меня волновало, так это то, что из-за своей привязанности к Баффи, он наотрез откажется покидать Саннидейл. Но он приятно меня удивил, когда молча и даже как-то равнодушно распрощался с несколькими годами своего пребывания в этом городке и с девушкой, в которую, как ему казалось, был так сильно влюблен. Теперь он здесь. И я не позволю ему уйти. Потому что он должен быть со мной. Он – мой. Да, может быть, я и не должен был оставлять его тогда, но мы стали слишком разными: я понял весь ужас творимых мною вещей, а он оставался все тем же бездушным демоном. Но теперь он осознает и понимает, теперь у него есть шанс приблизиться ко мне. И я помогу ему в этом. Именно поэтому я и забрал его с собой в ЛА.

Ну, где же этот чертов демон? Мне хочется побыстрее его придушить, чтобы вернуться обратно, домой. Я так многое хочу рассказать Спайку, так многое ему еще предстоит понять и осмыслить, прежде чем он сможет находиться здесь, рядом со мной.

Усталые, голодные и злые после бесплодных поисков этой хитрой твари мы возвращаемся в отель. Уже давно наступило утро. Хорошо, что нам так и не пришлось вылезать из коллекторов. Уэсли решает тоже вернуться с нами. У него давно есть своя комната, которая сначала использовалась, как запасной вариант, когда уже слишком поздно или совсем нет сил возвращаться домой, но со временем она все больше и больше превращается в основное место его обитания. Ганн направляется к кабинету, чтобы сложить туда оружие. Я начинаю спускаться по ступенькам в свою квартиру, когда слышу из офиса заливистый смех Корделии и невнятный мужской голос, отвечающий ей. Я нахмуриваюсь: неужели Коннор осмелился явиться сюда вместе с ней? Он и так уже разрушил слишком многое в моей налаженной жизни: вместо преданного друга, каким всегда была Корделия, теперь у меня просто исполнительная служащая, приходящая в девять-ноль-ноль и встающая со своего кресла ровно в восемнадцать-ноль-ноль. Она единственная, кто не живет в отеле, но, что бесит меня больше всего, на получаемую от меня зарплату, она снимает квартирку, где привечает моего непутевого сына. Я открываю офисную дверь и замираю на пороге: Корди, но не Коннор, а… Спайк. Мой Спайк, сидящий на краешке ее стола и, улыбаясь, что-то ей рассказывающий. А она смеется, глядя на него искрящимися глазами. Она никогда раньше не смотрела так на него. Как же я ненавижу ее амнезию!

В комнате вкусно пахнет свежезаваренным кофе и еле уловимым сигаретным дымом, и я вижу, что они оба с удовольствием потягивают из чашечек ароматный напиток. При этом на столе Корделии стоит пепельница с тщательно раздавленным в ней окурком. Я не припомню, чтобы кому бы то ни было разрешалось курить в офисе, но ради Спайка, кажется, только что было сделано исключение.

- Что здесь происходит?

Корди сухо смотрит на меня, Спайк оборачивается, тоже стирая улыбку со своих губ.

- Ничего. Мы просто пьем кофе и разговариваем, - отвечает Корделия, и, поставив на поднос чашки, демонстративно удаляется из офиса мыть грязную посуду, всем своим видом показывая, что разговор закончен: мы так и не помирились с ней после недавней размолвки из-за Коннора.

- Я изучаю твою жизнь, Ангел. - Спайк легко соскакивает со стола и направляется ко мне. «Разве ты не этого хотел?»

Его глаза вопрошающе смотрят в мои.

- Только один вопрос, Ангел, прежде чем ты снова начнешь хоть что-то говорить.

Я согласно киваю, хотя совершенно не представляю, чем это для меня обернется.

- Почему ты забрал меня с собой?

Я уже солгал Баффи, что он нужен мне здесь, как помощник. Я уже признался себе, что просто не могу больше потерять то, что принадлежит мне. Но сейчас совсем не время объяснять немного (?) безумному вампиру, почему у него просто не может быть другого выбора. Вряд ли он сможет сейчас признать, что я лучше знаю, что ему сейчас нужно. Что я единственный, кто может нормально позаботиться о нем. Поэтому я кратко отвечаю:

- Ты мне нужен, Спайк.

И по вспыхнувшим искоркам в его глазах вижу, что выбрал верный тон и подобрал нужные слова.
СПАЙК:
Я захожу на кухню и открываю холодильник: никакой человеческой еды, только ровный штакетник пластиковых промаркированных пакетов. Кажется, на консервных банках в таких случаях нарисовали бы улыбающуюся розовую свинку. Я перебираю их. Ни одной желанной надписи «А0», т.е. ни одного пакета с человеческой кровью. Жаль, при его-то доходах мог бы позволить себе более правильное питание. Я хватаю за уголок самый нижний пакет и резко его выдергиваю, с ухмылкой наблюдая, как аккуратно сложенная пачка рассыпается по всей полке. Зачем я дурачусь? Просто годами выработавшийся рефлекс?

Я подогреваю кровь, наливаю себе кружку и, прихлебывая, начинаю свое путешествие по его квартире. Я иду по коридору, заглядывая во все двери. Спальня: аскетичное унылое помещение, кровать, несмотря на свой королевский размер, кажется неудобной и холодной, ни одного лишнего предмета, ни пылинки. Мертвая комната мертвого существа. И запах Ангела. Его геля для волос, его педиковского одеколона, его дорогой стерильной одежды и, кажется, таких же стерильных мыслей.

Я толкаю внутреннюю дверь и удивленно присвистываю: зачем ему столько одежды? Целая гардеробная совершенно однотипного барахла, словно у гребаной кинодивы. Ладно, у каждого свои причуды.

Я иду дальше. Такая же мрачная гостиная, словно лишенная уюта и тепла. И куча запахов: хмурствующий Ангел, обожающая Фред, восхищающийся Уэсли, уважающий Ганн, и два легких, почти исчезнувших аромата: какой-то женщины и другой, еще более странный. Ребенка? Не уверен, слишком много ненависти и боли. Да уж, не хотелось бы мне коротать здесь время долгими днями вынужденного бездействия. И, интересно, где он хранит свои книги? Он же никогда не мог обходиться без книг.

Я дохожу до следующей комнаты, распахиваю дверь и застываю на пороге: большое помещение, застланное мягким пушистым ковром. Тяжелые бархатные гардины, скрывающие окна. Темное жерло камина, который, правда, давно не разжигали. Старинные шкафы, набитые книгами, вдоль стен. Пухлый кожаный диван почти посередине и два таких же кресла чуть поодаль. И запах… Несомненно Ангел, но ко всему вдыхаемому мной раньше, добавляется еле уловимый запах страсти, первозданной ярости, необузданных желаний и… свободы. Мой Бог, я не чувствовал этого аромата с тех самых пор, как ОН появился передо мной и Дру на фабрике. Нет, даже тогда у его запаха был такой сильный привкус бешенства, забивающий то, что я помнил и продолжаю помнить вот уже почти сто лет. Но здесь, в этой комнате, так напоминающей мне ту, другую, в которой перевернулась моя нежизнь, явно чувствуется именно ЕГО аромат. Как будто его теперешний хозяин только в этом, одном-единственном месте, на короткие редкие мгновения, позволяет себе обнаружить то, чем он является на самом деле. Я медленно подхожу к дивану, туда, где запах сильнее всего, и сажусь. Я не знаю, закрываю ли я глаза, но комната больше не пуста: в ней стоит мой Сир, все еще взбешенный поступком Дарлы, и я, краснея, стягивающий то дурацкое, разорванное платье. Я никогда не обвинял его в нерешительности. Я сам страшился своих желаний. Я уже не был человеком, но еще не стал бешенным исчадьем ада. У меня уже не было души, но я еще был способен краснеть и стесняться.

- Уилл.

Этот голос дрожью отдается в моем теле. Я слишком смущен своей наготой, чтобы повернуться к нему лицом.

- Дитя.

Его голос мягко, но настойчиво требует подчинения. И я, опустив голову, медленно поворачиваюсь, с трудом удерживаясь, чтобы не прикрыть себя руками. Я знаю, что отчаянно неуклюж. По всему моему телу проходит новая дрожь, и я обхватываю руками плечи, чтобы унять ее. Я не могу поднять на него глаза. Я еще неопытен, но не настолько наивен, чтобы показать даже ему свои настоящие чувства.

- Жди здесь.

Несколько томительных минут, кажущихся мне вечностью. Что они принесут мне? Новую боль и отчаяние? Глоток свежей крови в утешение? Немое понимание в его глазах?

Он возвращается с тазиком воды, плавающей в нем губкой и своим халатом. С еле заметной улыбкой он протягивает мне свой халат, и я, удивленно поднимая на него глаза, медленно беру мягкий бархат из его рук. Это настолько… невозможно, настолько… интимно, что я как сквозь вату слышу его следующее слово:

- Сядь.

Я опускаюсь на диван, он следует за мной, ставит таз на пол и окунает в него губку. Затем отжимает ее, и медленно проводит ей по моему плечу. Я невольно вздрагиваю и поднимаю на него глаза. Неужели он не понимает, что он делает со мной? Эта игра даже более жестока, чем та, в которую играла со мной Старая Сука. И… я проваливаюсь в его бездонные темные глаза, я тону в их жарких глубинах, обволакиваемый его страстью, как большим мягким одеялом. Ни за что на свете я уже не смогу оторвать от него взгляда. Губка в его руке, на ощупь, водит по изгибам моей спины, исследует ключицы, переходит на грудь. Кажется, я снова умираю… И в какой-то момент он просто оставляет ее в тазу, продолжая это упоительное путешествие ладонью. Мой рот, так же как и его, приоткрывается, а руки вцепляются в кожаную обивку дивана. И тогда он приближает ко мне свое лицо. Кажется, я судорожно сглатываю. И когда мой рот снова приоткрывается, он впивается в него жадным иссушающим поцелуем, пресекая рвущиеся из меня вопросы, подавляя мой тихий стон, выпуская на волю наши потаенные желания. Наверное, первые движения моего языка робки и слабы, но потом, уступая его нажиму, я включаюсь в эту упоительную игру.

Все, что я когда-либо терял, я снова обрел той ночью. Ни моя израненная спина, ни мое небьющееся сердце, ни моя скрывшаяся во мраке душа, НИЧТО не мешало мне той ночью снова и снова разделять его жажду и страсть, впитывать его силу и мощь, отдавая взамен покорность и любовь.

Та ночь показалась мне самой длинной и самой короткой за все время моего существования. Мы слишком долго хотели этого, поэтому были просто ненасытны, получив желаемое. Легкий солнечный луч, наискосок пересекший гостиную, уже прошел большую половину своего маршрута, когда мы, наконец, погрузились в сладкое забвенье. Совсем легкий успокаивающий сон, в котором я чувствовал, как меня обнимают его руки, как касаются моих волос его губы. Сон, в котором я ощущал себя нужным, защищенным и любимым. И когда я проснулся, первым, что я увидел, был его теплый глубокий взгляд, как будто он совсем не спал, охраняя мой покой. Он улыбается своей порочной ухмылкой, обводя глазами мое обнаженное тело, так живописно прижавшееся к его телу, и качает головой, когда я начинаю смущенно прятать глаза.

- Посмотри на меня, Уильям. Никогда не стесняйся своего тела. Ты себя не знаешь. Ты прекрасен, ты совершенен, ты словно создан для того, чтобы возбуждать и дарить наслаждение.

Я все еще глупо отвожу взгляд.

- Не опускай глаза, Уилл. Никогда не смущайся, когда тобой восхищаются. Ты стоишь этого.

Я вскидываю голову и молча смотрю в его глаза, сначала нерешительно, потом, словно чувствуя, как в меня перетекает его уверенность, его сила, его правота. Этой ночью он начал лепить из меня то, чем я стал. Кто знает, чем бы я был сейчас, если бы ему удалось завершить начатое…

Ну, отлично, сначала голоса, потом глюки, затем подтянулись призраки, теперь только моих порнографических воспоминаний не хватает.

Я резко вскакиваю и вылетаю прочь, подальше от всего, что можно вспомнить. Я не хочу ничего помнить… я не желаю ничего помнить… я не могу ничего помнить…

У меня новая нежизнь. У меня вокруг все новое. У меня ничего нет за спиной, кроме сонма вопящих жертв и океана пролитой крови. У меня…

Я на полном скаку заворачиваю за какой-то угол и сбиваю с ног какую-то достаточно пухленькую блондинку. Девушка возмущенно верещит, придавленная тяжестью моего тела. Я смущено приподнимаюсь на руках… Упс…

- Корделия?

- Слезь с меня, извращенец! Что ты здесь делаешь?!… А откуда ты знаешь, как меня зовут?

Приехали. Я-то думал, что я тут один не в себе. А оказывается, пуф решил устроить из своего офиса филиал местной психушки.

- Корделия, это я, Спайк, - осторожно говорю я.

- Хм, Спайк… Интересное имя… Да, и сам ты, очень даже ничего... Но, может быть, ты все-таки с меня встанешь?

- О! Конечно, извини, - я быстро принимаю вертикальное положение и подаю ей руку. Она несколько мгновений смотрит на меня и принимает помощь.

- Так, кто ты и что ты здесь делаешь?

- Вроде как живу, уже несколько часов. Ангел…

Ее лицо мрачнеет при упоминании его имени. Странно, я слышал, что они чуть ли не втюрились друг в друга по уши.

- Только не говори, что ты его закадычный друг, вампир!

- Даже и не знаю, - окончательно теряюсь я. - Мы не виделись лет сто, вернее, виделись несколько лет назад, но… В общем, это очень запутанная история.

Она снова улыбается мне.

- У меня есть немного времени, чтобы ее послушать.

Приехали. Корделия, строящая мне глазки.

- Угостить тебя кофе или ты пьешь только то, что было налито в этой разбившейся кружке? - Ее пальчик игриво указывает на кучу вымазанных красной жидкостью осколков на полу.

- Ну, в общем, нет, - принимаю я ее приглашение, и через несколько минут мы сидим в офисе и, потягивая кофе, просто болтаем. Ни о чем серьезном. Ни она, ни я не возвращаемся к истории моих взаимоотношений с Ангелом. Я и не помню, чтобы кто-то просто разговаривал со мной, как с равным. Улыбался мне, как равному. Воспринимал меня как человека, а не как тряпку, о которую в любой момент можно вытереть ноги и выкинуть потом на помойку. За этой легкой болтовней я настолько прихожу в себя, что формулирую свой первый вопрос, который хочу задать вновь появившемуся в моей нежизни Ангелу.

И когда он, уставший и раздраженный, появляется в дверях, я даю Корделии уйти и, легко соскочив с ее стола, на котором провел все это время, направляюсь к нему. Я и тебя отпущу отдохнуть, Ангел, после того, как выясню кое-что.

- Только один вопрос, Ангел, прежде чем ты снова начнешь хоть что-то говорить.

Он согласно кивает и выжидающе смотрит на меня.

- Почему ты забрал меня с собой?

Он, против обыкновения, почти не думает перед тем, как ответить:

- Ты мне нужен, Спайк.

И по промелькнувшим в его шоколадных глазах искоркам, я понимаю, что он увидел на моем лице что-то такое, что я сам еще не могу осознать и сформулировать.

Окончание
АНГЕЛ:
Проходит несколько дней.

Каждую свободную минуту я наблюдаю за Спайком. Он бродит по моей квартире, разглядывает мои вещи, изучает мою жизнь. Он охотно читает в гостиной журналы, которые стаскивает туда со всей гостиницы, но, почему-то, он никогда не заходит в кабинет, чтобы выбрать себе книгу. Что ж, мой мальчик никогда не любил серьезной литературы.

Он часто поднимается в офис, рассматривая бумаги и перебирая счета, чем доводит моих служащих до остервенения. Он все еще совсем не обращает на них внимания. Наверное, ему по-прежнему тяжело на равных общаться с людьми. Они, со своей стороны, тоже не привыкли, что нужно общаться с вампиром, кроме меня, без помощи оружия. Им всем просто нужно время. Но мне нравится, что он пытается разобраться в моей работе. И еще мне кажется, что он все время исподтишка наблюдает за мной. Надеюсь то, что он видит, оборачивается в мою пользу. Мне так приятно чувствовать на себе его взгляд, отдающийся легкими покалываниями в каждой клеточке моего тела, от которого мне становится тепло на душе.

Единственное, что мне не нравится, так это то, что он общается с Корделией. А она охотно кокетничает с ним. И почему-то мне кажется, что она начинает делать это с удвоенной силой, когда я оказываюсь в пределах видимости. Жалкая попытка досадить мне с ее стороны, и… А что и? Что это дает ему? Ну ладно, если ему пока так нужно, если от разговоров с ней ему становится лучше, то пусть общается. Пусть привыкает к обществу людей.

Как обычно, я просыпаюсь рано утром, но, против обыкновения, позволяю себе понежиться в постели. Сегодня необычный для меня день. День моего обращения. Это не тот праздник, который можно праздновать в кругу людей. И уж тем более мне совсем не хочется вспоминать, как я праздновал его в прошлом. Развлечения бездушного демона достойны презрения, а не увековечения в радужных воспоминаниях.

Но когда рядом со мной был Уильям… Я помню его загадочную улыбку, мордашку, измазанную уже высохшей кровью, и голубые искрящиеся глаза… Я перестал скучать о небесной синеве, когда в моей нежизни появились ЭТИ глаза.

…Он врывается в комнату, где сидим мы все: я, Дарла и Дру, - и опускается на колени у моего кресла.

- Я принес тебе подарок, Ангелус.

И когда он извлекает из-под пальто бутылку чудесного ирландского виски, то, кажется, радуется больше, чем я, что сумел угодить мне, своему Сиру. Всего за несколько дней до этого я рассказывал ему о старинном рецепте гаэльского напитка, и вот теперь он где-то откопал эту старую пузатую бутылку, чтобы сделать мне подарок.

- Я не ошибся? Это то самое? Из которого лучше всего готовить ту фигню?

Это звучит для него, как вопрос о жизни и смерти. Но он, действительно, не промахнулся.

- Да, Уилл. То самое.

Я смотрю на него, поглаживая по растрепанным волосам, и вижу, как становятся жаркими его бездонные глаза. Двум демонам срочно требуется уединиться. Поэтому под ледяным взглядом Дарлы мы исчезаем из комнаты, под предлогом приготовления напитка. И чуть не разбиваем эту злосчастную бутылку, когда я набрасываюсь на него прямо на кухне, а он с восторженной покорностью отдает мне все, что я от него требую и даже то, на что я рассчитывать был не вправе…

Мой праздник. Интересно, вспомнит ли он об этом теперь? Вспомнит ли он о Дне моего обращения? И если вспомнит, то что он сделает?

Предмет моих мыслей бесшумно вырастает в проеме распахнувшейся двери. Его глаза сияют, радостная улыбка озаряет мою спальню.

- С Днем обращения, Сир!

Я улыбаюсь ему в ответ и похлопываю ладонью рядом с собой. Он мягко проскальзывает в комнату, и садиться на краешек кровати.

- Ну, какие планы на сегодняшний вечер?

Я не хотел бы оповещать об этом знаменательном событии людей, Спайк.

Он понимающе ухмыляется.

- Только ты и я, - произношу я, глядя ему в глаза. И добавляю: - Как раньше.

Он весело смеется, а я еле сдерживаюсь, чтобы не обнять его, не прижать к себе, не закрыть этот смеющийся рот своим.

- У тебя есть бутылка виски? - дразняще шепчет он, нагибаясь к самому моему лицу. Я сейчас сойду с ума.

Но он резко вскакивает с кровати и, направляясь к двери, бросает на ходу:

- Вставай, Ангел. Тебе пора в офис. Я сварю кофе.

Надеюсь, что он не услышал мой безумно-разочарованный вздох.

Весь этот бесконечный день он дразнит меня. Обычно, он спал до обеда и появлялся в офисе значительно позднее полудня. Но сегодня он специально вскочил ни свет, ни заря, чтобы поздравить меня, поэтому у него появилось еще несколько часов, чтобы довести меня до исступления. У Корделии сегодня выходной. Все остальные для него все еще пустое место. Поэтому ничто не мешает ему принести мне кофе и коснуться пальцами моей руки, когда он протягивает мне чашку. При этом он чуть слышно спрашивает:

- Так ты придумал, что мы будем делать вечером? - И совершенно серьезно добавляет: - Может, сходим в кино?, - и ему совершенно не нужен мой ответ. Он просто дразнит меня.

Помогите мне Высшие Силы!!!

Во время обеда он оказывается рядом со мной, прижавшись своим бедром к моему. И невозмутимо попивает кровь из своей чашки, о чем-то усиленно размышляя.

- А как, насчет ночного клуба, Ангел? - Он резко поворачивается, так, что его бедро ерзает по моему. - Ты любишь танцевать?

Его глаза откровенно смеются. А мне хочется повалить его прямо на этот стол и… Он встает и возвращается в офис. Я плетусь за ним.

О Господи, просто помоги мне дожить до вечера!!!

И еще эти его потрепанные черные джинсы, которые так обтягивают его стройные мускулистые ноги, а уж когда он нагибается… А он все время что-то роняет, поэтому все время нагибается, чтобы поднять это… А еще эта его чертова черная футболка, которая как будто мала ему на пару размеров, так она подчеркивает каждую линию его тела…

О Боги, соберитесь же с силами и помогите мне все вместе, если не можете сделать этого по одиночке!!!

Еще через несколько минут он тянется через весь стол за карандашом, как бы нечаянно задевая меня рукой.

- Нет, знаешь, в кино не хочется. - Он замирает, перегнувшись через стол, и поворачивает лицо ко мне: - Пожалуй, ты прав. Только ты и я. - Он выпрямляется и выходит из офиса.

Господь, пастырь мой… Жаль, что я больше ничего не помню из этой молитвы, иначе я бы читал ее, не переставая, оставшиеся несколько часов моего рабочего времени!!!!

Первыми уходят Ганн и Фред, и я чуть не придушил Уэсли, которому именно сегодня захотелось разобрать ту кучу бумажек, которая уже месяц пылилась на его столе. Но когда он, наконец-то, уходит, я заставляю себя досчитать хотя бы до десяти, прежде чем вылетаю за дверь, иначе я бы просто обогнал его по дороге. Я слетаю по ступенькам вниз и прямо в коридоре натыкаюсь на Спайка. Он стоит у стены и ждет, он ждет меня.

- Может, начнем праздновать прямо сейчас? - Спрашиваю я, и его бровь саркастически выгибается. Все. Больше я выдержать не смогу.

Я впечатываю его в стену всей своей массой и судорожно разграбляю его рот своими губами. Я слишком долго этого ждал!

Он запрокидывает голову, встречая мой взгляд, и стонет под моими губами, жадно исследующими его рот. Я отрываюсь от его губ, только чтобы пройтись языком по его выгнувшейся шее, облизнуть ямочку у ключицы и, блуждая руками по его телу, снова вернуться к его губам, бессвязно шепча: «Мой… мой… ты только мой… никто тебя не отнимет… больше никто ничего у меня не отнимет…» И он действительно мой, он признает мою власть над ним, мое право быть здесь и сейчас… с ним… ничто не в силах разорвать сцепление наших тел…

Телефонный звонок врывается в мой мозг, заставляя недовольно зарычать, заставляя отступить, заставляя сунуть руку в карман и достать мобильник, заставляя ответить:

- Да?

И задыхающийся голос Кейт:

- Ангел! Здесь чудовищная резня. Мы ничего не можем найти, это явно не человек. Ты должен приехать.

Я обреченно вздыхаю.

- Да, я скоро буду.

Он смотрит на меня, как будто не понимает, что происходит.

- Мне нужно идти, Спайк, - я глажу его по щеке.

- Но… А как же мы… Наш вечер…

- Спайк, там нужна моя помощь. Я должен идти.

Он отчаянно мотает головой.

- Нет. Не сейчас. Только не сейчас. Я не хочу.

- Спайк, ты не понимаешь…

- Да, черт возьми, не понимаю!!! - взрывается он.

- Ангел, если кто-то был хорошим человеком в этой жизни, то он попадет в рай. Это - будет его наградой, его спасением. Ты только задержишь его в этом земном аду, обрекая на муки повседневного существования. Я видел это. Я чувствовал это. А если ты не веришь мне - поинтересуйся у Баффи. Она расскажет тебе о том, что за «радость» - эта человеческая жизнь. А если кто-то плохой нуждается в помощи, то пусть ему помогают полицейские, власти, друзья… Те, кто обязан это делать. Но не ты. Только не ты. Не сейчас. Пойми, отнюдь не все заслуживают спасения. И не все его хотят.

- Ты все равно не понимаешь, Спайк… Просто подожди меня, ладно? Я скоро вернусь.

И, прежде чем я могу передумать, я срываюсь с места и взбегаю вверх по лестнице, уже по дороге начиная набирать номер Уэсли.

Я быстро собираю своих людей, и уже через полчаса, следуя наводке Кейт, мы идем по темным улицам ЛА по следу этого чудовищного монстра. Мы почти не разговариваем друг с другом, мы и так действуем как хорошо слаженная команда. И это дает мне возможность подумать о Спайке. Жаль, что мне пришлось уйти именно сегодня. Жаль, что сорвался мой праздник. Но он должен понять, насколько это важно. Важно для меня, для людей, да и для него тоже. Ведь он больше не прежний, бездушный монстр, он должен понять, что означает сопереживать, помогать, спасать мир от всякой нечисти. Он должен понять, что у нас впереди целая вечность, и если он хочет провести ее со мной, стать частью моей нежизни, то он должен усвоить новые правила, новый стиль жизни в этом мире…

Ничего, он привыкнет. В конце концов, у него просто нет выхода: ему больше некуда податься.

Так что я помогу ему все понять. Я помогу ему даже больше, чем всем этим людям, потому что я хочу этого. Я хочу его. Он все время будет рядом со мной. Для его же пользы. И никто не помешает мне позаботиться о нем: ни Баффи, ни мои друзья, ни даже он сам. Я знаю, как ему помочь обрести себя, и когда-нибудь он поймет, что здесь, в ЛА его новая судьба, его новая жизнь. Со мной.

Я чувствую сначала слабый, затем все усиливающийся запах этой твари. Я чувствую запах человеческой крови и страха, к счастью, я пока не чувствую запаха смерти. Кажется, мы снова успели вовремя. Мы снова сможем кому-то помочь.

Когда я возвращаюсь в отель, с этой стороны здания все утопает в темноте, не светится ни одного окна. Он меня не ждет? Он так обиделся, что затаился где-нибудь в темноте? Я приложу все усилия, малыш, чтобы поднять тебе настроение.

Я заезжаю на парковку и, кивком попрощавшись с моими спутниками, быстро направляюсь в свою квартиру, брезгливо оглядывая свою порванную, грязную одежду. Спускающаяся вниз лестница выглядит большим черным провалом. Где же он? Я в полной темноте иду по коридору к его комнате. Может, он, устав ждать, лег спать.

- Я вернулся, малыш! - зову я в ночь, но не слышу ни звука.

Я добираюсь до его комнаты и распахиваю дверь. Кровать даже не тронута. Может, он устроился в моей спальне? Я поворачиваюсь и через несколько минут убеждаюсь, что и моя комната тоже пуста. Его здесь нет. Его просто здесь нет. Этого не может быть, но он просто ушел.
СПАЙК:
Он меня не услышал. Он просто меня не слушал. А он вообще слушает хоть кого-нибудь?

Все эти дни я жил только одним – надеждой. Как во сне, я шатаюсь по его дому, бесцельно перебирая какие-то дурацкие безделушки и делая вид, что читаю журнальчики. Но я надеюсь. Не знаю, кто я, не представляю, как мне жить дальше. Но я надеюсь. Я все еще боюсь, что если останусь в комнате один надолго, то снова начну слышать голоса и видеть призраков. Но я надеюсь. На то, что я уже не одинок, на то, что впереди меня что-то ждет, на то, что я обрету то, чего мне так давно не хватало. Я стараюсь ни о чем не думать, потому что у меня никогда ничего не получалось так, как я задумывал. Поэтому я просто надеюсь. Поэтому я просто невидяще листаю журналы.

И поэтому я по нескольку раз на дню поднимаюсь к нему в офис и болтаю с Корделией, потому что она здесь единственная, кто не изображает из себя идолопоклонницу, потому что меня не раздражает ее запах: легкая смесь беспамятства, свободы, секса и чуть-чуть ребячливой дерзости. Зато я совсем не обращаю внимания на остальных его людей. Мне не нравятся, как пахнут их чувства: ревность Уэсли, подозрение Фред, бессильная ярость Ганна. Но мне на них глубоко плевать. Я прихожу сюда ради Ангела. Я бесцельно копаюсь в бумагах, просто для того, чтобы чувствовать на себе его взгляд, чтобы слышать его голос, чтобы отвечать ему на простые незамысловатые вопросы. Просто для того, чтобы быть.

И чем больше проходит времени, чем ближе его праздник, тем больше я впадаю в какую-то эйфорию. Как будто солнце все больше и больше освещает ту темную комнату, в которой я был так долго заперт, но не сжигает меня, а согревает.

Я так хочу поздравить его первым, опередив его слуг, хотя вряд ли кто-то из них вообще знает об этом дне, но к чему рисковать? Так что я просыпаюсь с первыми лучами восходящего солнца с четким ощущением, что сегодня что-то должно произойти. Сегодня я, наконец, перестану быть собственной тенью, снова обрету самого себя.

Я устраиваюсь под его дверью, ожидая, когда зазвенит будильник в комнате. Я тороплю время, так мне не терпится зайти и увидеть его. Я нетерпеливо ерзаю на полу, то, подтягивая колени к груди, то просто скрещивая ноги или вытягивая их поперек коридора. Наконец, я замираю, обняв руками колени, откинув голову к стене. Интересно, как мы отпразднуем этот День его обращения?

Я улыбаюсь, вспоминая, как очень много лет назад, я несся домой, почти подпрыгивая от переполняющих меня эмоций. Во время моих ночных блужданий я нашел подарок. Я нашел подарок для Сира! Я бережно прижимаю его к себе обеими руками, осознавая как нелепо, должно быть, я сейчас выгляжу: счастливая улыбка от уха до уха на измазанном кровью лице. Я взбегаю на крыльцо, наваливаюсь плечом на толстенную дубовую дверь и задницей закрываю ее за собой: мои руки заняты. Они охраняют подарок. Я проношусь по коридору, на полном ходу влетаю в гостиную и, краем глаза оценивая всю картинку, бросаюсь прямо к его креслу.

Они втроем сидят у камина в лучших традициях степенной английской семьи: безукоризненно-красивая Дарла, традиционно-невменяемая Дру и ослепительно-величественный Ангелус. Все с человеческими лицами, прекрасно одетые и аккуратно причесанные. Я, как всегда, выгляжу приблудившимся приемышем в их кругу. Дарла хмурится, Дру улыбается, Сир меняет нервозный взгляд на нежно-теплый. Я знаю, что он всегда волнуется, когда я охочусь один. Это так трогательно и приятно. Я опускаюсь на колени рядом с ним.

- Что ты придумал, Уилл? У тебя такое хитрое лицо, - его голос обволакивает меня, почти заставляя забыть, что за нами наблюдает пара ревнивых яростных глаз.

- Ангелус, я принес тебе подарок.

- Надеюсь, не чьи-то кишки? - брезгливо фыркает Дарла. Но мне все равно, что она думает.

- Нет. Лучше. - Я распахиваю пальто и извлекаю из-под него бутылку Ирландского виски. Чудом уцелевшую в доме моих очередных жертв. В глазах Сира загораются искорки. Обожаю его темные глаза с яркими всполохами живого горячего пламени внутри. Я, улыбаясь, протягиваю ему бутылку. Он осторожно принимает ее из моих рук.

- Я не ошибся? Это то самое? Из которого лучше всего готовить ту фигню?

Вопрос жизни и смерти. Так хочется не промахнуться.

- Да, Уилл. То самое.

Он смотрит на меня, и я тону в темном шоколаде его глаз. Его рука гладит меня по голове, и мне хочется опустить голову на его колени и заурчать, как большому сытому коту. Но не стоит так нервировать Дарлу. Я пока еще не понимаю, почему она, наступив на горло собственной песне, позволяет нам это делать. Она сидит, спокойно глядя на огонь, и только раздувающиеся ноздри, бесшумно набирающие ненужный воздух, показывают, как она раздражена. Ангелус, нехотя, убирает руку. И я знаю, что он тоже подумал о ней, своем Сире.

- Интересно, есть ли у нас на кухне остальные ингредиенты для напитка…

- Я все принес.

Я начинаю шарить по карманам пальто, вываливая на его колени пакетики с необходимыми специями. Сир снова улыбается. И я улыбаюсь ему в ответ.

- Сделаем его прямо сейчас, малыш? - вкрадчиво спрашивает он, и я облизываю внезапно ставшие сухими губы.

- Ага, - чуть слышно выдыхаю я и, сгребая в кучу бумажные пакетики с его колен, поднимаюсь. Он тоже встает с кресла и, держа в руках бутылку, направляется к двери. Я почти лечу за ним.

Вслед нам раздается насмешливый голос Дарлы:

- Не думала, что человеческое пойло имеет для тебя такое значение, Ангелус. Может, выйдем в город, выпьем более подобающего напитка?

Сир останавливается, я тоже. Он оборачивается, Дарла кокетливо надувает губки, и они смотрят друг на друга. А я просто стою и жду, не смея и не желая вмешиваться в их отношения, я и так влез слишком далеко. Но… *пожалуйста, Сир, только не сейчас, ты мне нужен,* - молча заклинаю его я. И он меня услышал.

- Извини, дорогая. Я еще не голоден, - членораздельно говорит он, и усмехается. - А этот напиток - просто божественен, вот увидишь.

Мое сердце поет от счастья, но, мой Бог, он слишком неосторожен. Мы продолжаем свое путешествие, оставляя позади исходящую холодной яростью Дарлу и погруженную в свою персональную нирвану Дру.

Он резко оборачивается, едва я переступаю порог кухни, и свободной рукой притягивает меня к себе. Пакетики сыплются на пол, когда я обвиваю его шею руками.

- Не зли ее, Сир, пожалуйста, не зли ее так, - шепчут мои губы на его. Он нахмуривается. - Я боюсь за тебя.

Складка на его лбу разглаживается.

- Никогда ничего не бойся, малыш! Я с тобой. И мне нечего бояться, пока ты рядом со мной.

Его губы отсекают готовые сорваться с моих губ слова. Мы, сбрасывая лишнюю одежду, как в танце кружимся по тесному помещению, пока я не оказываюсь распластанным на столе. Где-то на краю примостилась бутылка с волшебной жидкостью, но сейчас до нее никому нет дела. Тяжелый дубовый стол скрипит и пошатывается под нашим яростным сплетением, но нам все равно. Каким-то чудом, две наши одновременно вытянутые руки, столкнувшись на ее горлышке, успевают в последний момент предотвратить падение этой гребаной бутылки. Мы переглядываемся и смеемся так, что, кажется, начинают дрожать стены и подпрыгивать крыша.

Напиток мы приготовили значительно позже…

- С Днем обращения, Сир!

Он улыбается так, что кровь начинает пульсировать в моих венах, и, подзывая меня к себе, говорит:

- Только ты и я… Как раньше.

Я смеюсь:

- А у тебя есть бутылка виски?

Он так смотрит на меня, что я оживаю. Но мы еще не одни, его ждут эти навязчивые смертные, придется еще немного подождать. Я соскакиваю с кровати и, направляясь к двери, бросаю на ходу:

- Вставай, Ангел. Тебе пора в офис. Я сварю кофе.

И слышу его безумно-разочарованный вздох за спиной. Я готов растечься лужицей по его драгоценному полу, но почему-то оказываюсь на кухне и как-то умудряюсь сварить для него кофе. Потом я как-то ухитряюсь прожить весь этот день. Мне все время кажется, что мне послышалось это: «Только ты и я». Поэтому я достаю его весь день глупыми вопросами, пытаясь снова и снова увидеть в его глазах то, что он сказал мне утром. У меня все валиться из рук, и я уже устал от этих бесконечных наклонов и приседаний. Скоро я начну, пинками, расшвыривать все это дерьмо по углам. Какой бесконечный день. Наконец, я просто не выдерживаю и открываю перед ним свои карты:

- Пожалуй, ты прав. Только ты и я.

И, покинув офис, поджидаю его внизу. Я даже не ухожу слишком далеко. Я просто опираюсь на стену и жду, я жду его. Я ждал его целую вечность, что теперь значат какие-то несколько часов?

И когда он почти бегом спускается по лестнице и задает вопрос: «Может, начнем праздновать прямо сейчас?», я больше не могу ждать. И если бы он не впечатал меня в стену всем телом, яростно впиваясь в мой рот, я бы набросился на него сам. Его жадные губы на моих: обещают тепло, обещают покой, обещают защиту… Он ласкает языком мою шею, целует ключицы. Его руки блуждают по моему телу. Он прижимает меня к себе со всей вампирской силой и шепчет: «Мой… мой… ты только мой… никто тебя не отнимет… больше никто ничего у меня не отнимет…» Он снова исступленно целует меня, и на миг мне кажется, что я снова центр чьей-то вселенной… но тут звонит телефон… и он отступает… Я не слышу, что он говорит в трубку, я не могу понять, что он говорит, обращаясь ко мне… Наконец, до меня доходит, что он собирается уйти.

- Мне нужно идти, Спайк.

*не верю своим ушам*

- Но… А как же мы… Наш вечер…

*мне же нужно, чтобы ты остался. Со мной… как тогда…*

- Спайк, там нужна моя помощь. Я должен идти.

*мне тоже нужна твоя помощь, мне надо, чтобы ты остался*

Я отчаянно мотаю головой, все еще не желая понимать и принимать его выбор.

- Нет. Не сейчас. Только не сейчас. Я не хочу.

*я схожу с ума*

- Спайк, ты не понимаешь…

И тут я взрываюсь:

- Да, черт возьми, не понимаю!!! - яростно ору я и буквально вываливаю на него плоды своих долгих, бессонных размышлений. И тогда я впервые увидел это: он меня не услышал. Он меня не слушал. Он весь был там, с ними, а не здесь, со мной. И я замолкаю пораженный. Как я мог быть таким глупым? Как я мог надеяться на него? Как я мог не понимать, что …

- Ты все равно не понимаешь, Спайк. Просто подожди меня, ладно? Я скоро вернусь.

И, прежде чем я успеваю сказать или подумать что-то еще, он срывается с места и уносится вверх по лестнице.

Я медленно сползаю по стене.

Он оставил меня ради очередного смертного «в беде».

Он обещал скоро вернуться.

Он обещает… обещает…обещает…

Вся моя жизнь давно состоит из одних только обещаний. Ангел обещает мне защиту, Баффи – веру, Уэсли – ревность, Фрэд – подозрение, Ганн – распыление… интересно, кто из них выполнит свое обещание?

В моей жизни СЛИШКОМ МНОГО обещаний. Пора что-то МЕНЯТЬ.

Я хватаю плащ и выбегаю на улицу. Я мечусь по темным закоулкам города, не обращая внимания на мелкий осенний дождь, хлесткими каплями бьющий меня по лицу, не замечая косых взглядов редких припозднившихся гуляк, не ощущая себя частью чьей-то жизни, и своей в том числе. Я бегу в никуда, потому что я ничто. У меня ничего нет, потому что нет меня самого. Я потерял счет времени, я растерял все свои мысли, я просто все потерял. Мой мозг отключился, мое тело мертво, мое сердце замерзло. Теперь я понимаю то, что втолковывала мне ОНА: «Ты мертв внутри».

Я останавливаюсь, как вкопанный, обнаруживая прямо перед собой «Гиперион». Я поднимаю голову и вижу, как на его фасаде светиться одно-единственное окно. Как желтый глаз демона, разрезающий ночную мглу. Ты уже вернулся, Ангел? Ты всех успел спасти? Ты горд и счастлив, взваленной на тебя ношей? Ты доволен?

Ты доволен тем, что не успел спасти меня?!?!

Я снова смотрю на горящее окно, и мне начинает казаться, что его свет бледнеет. Или это сумрак становится более серым? Черт, черт, черт!!! Уже светает. Я снова потерял даром кучу времени, я мог бы быть уже далеко отсюда, если бы я знал, куда мне идти. Но теперь мне определенно придется вернуться именно сюда, в отель. И от этой невозможности сделать другой, свой собственный выбор, я впадаю в буйное яростное помешательство.

Я проношусь через холл, грохоча ботинками, сбегаю по лестнице, влетаю в отведенную мне комнату и хватаю первое, что подворачивается мне под руку. Какая-то вазочка со столика. Дзынь! С сочным громким звоном она разбивается о стену, осыпаясь осколками на пол. Хрясь! Следом летит и столик, с диким грохотом тоже обрушивающийся на пол, оставляя в стене отчетливую вмятину. Я лихорадочно шарю глазами по комнате: лампа, чашка, журналы - я крушу все, что попадается мне на пути.

Внезапно я чувствую его присутствие и резко поворачиваюсь. Он стоит в дверях, глядя на меня, как на неразумного ребенка, готовый простить и принять.

Черта с два! МНЕ это не нужно! Я, именно Я этого не хочу!!!

- Я давно вернулся, малыш, - спокойно произносит он.

- Я вижу, - шиплю я в ответ.

- Ты не в духе? О Господи, о чем я спрашиваю, конечно, ты не в духе. Но послушай, я должен был уйти. Теперь ты можешь меня понять…

- Думаешь? - сквозь зубы цежу я.

- Что?

Его лицо полно растерянности и недоумения. А мне вдруг до одури надоело что-то объяснять, что-то доказывать. Мне хватило нескольких лет в Саннидейле, чтобы понять: некоторые люди никогда ничему не учатся. Ничего не хотят понимать. Не хотят даже выслушать, потому что давно слушают только себя. И я направляюсь мимо него, потому что я не хочу находиться с ним в одной комнате. Он ловит меня за руку.

- Нет настроения, малыш?

И тогда я взрываюсь. Глядя прямо в его шоколадные глаза, я медленно и отчетливо произношу:

- У. Меня. Никогда. Не. Будет. Настроения. ДЛЯ ТЕБЯ!!!!!

Последние слова я уже ору прямо в его проклятое, задумчивое, пораженное, красивое лицо. Но это уже неважно. Все это уже не важно. Мне слишком все надоело.

И, кстати, сдерживаться мне офигительно надоело в первую очередь.

- Малыш, я все понимаю, но нельзя же быть таким эгоистом. Моя работа…

- Работа!? - взвизгиваю я. - Да пошла она, твоя работа!!! - я задыхаюсь от наворачивающихся на глаза слез, но тут же снова продолжаю: - Это все не взаправду! Я тебе не нужен!! И… И… никогда не смей звать меня: ‘Малыш’! Так называл меня ОН, а ты не имеешь никакого права на это имя!!! Ты не мой Сир!!! ОН пожертвовал ради меня всем, а ты не смог уделить мне даже один гребаный вечер!!!

Он непонимающе смотрит на меня, а потом медленно разворачивается и уходит, пробормотав: «Я зайду попозже, когда ты успокоишься». Он аккуратно прикрывает за собой дверь. Безупречный контроль и непоколебимая уверенность в собственной правоте. Я почти завидую ему.

Я бросаюсь на кровать и, уткнувшись в подушку, сотрясаюсь в отчаянных беззвучных рыданиях. Я думал, что давно разучился ТАК плакать, что я уже выплакал все мои слезы за последние годы: на могиле Баффи, при ее воскрешении, при оплакивании моих жертв. Потом я больше не плакал. Но сейчас, погревшись под ласковыми лучами еле родившейся надежды, я снова рухнул в темный колодец безнадежности и разочарования. Я хочу заплакать кровью, чтобы она, вслед за соленой жидкостью, тоже оставила мое тело. Я хочу, чтобы мое сердце тоже заснуло навеки, как умерла когда-то моя телесная оболочка. Я хочу перестать дышать, потому что мне это не нужно… не нужно… мне ничего больше не нужно…
АНГЕЛ:
Я медленно возвращаюсь в свою комнату, тихо прикрываю за собой дверь и на несколько секунд замираю, привалившись к ней спиной. Что случилось с моим мальчиком? Хотя я думаю, что просто слишком поспешил. Его выздоровевшее тело стало для меня показателем и вернувшегося рассудка.

Я отлепляюсь от двери и ложусь ничком на кровать, обнимая руками подушку.

Я ожидал чего угодно, только не этого. Я мог себе представить, что между нами встанет Баффи, его болезнь, Корделия, наконец, но только не прошлое, только не ЕГО тень. Для этого бешеного ублюдка не было вообще ничего святого. Он не только продал людские законы, но попирал даже вампирские, ради собственных удовольствий...

Как же он безумен, мой мальчик, если его так легко и настолько сильно можно вывести из равновесия. Как же он потерялся, если не может разобраться, что хорошо, а что плохо. Как же он запутался, если ласковое имя ‘малыш’, в его голове ассоциируется с примитивной жаждой обладания бездушного демона. Как, должно быть, он страдает от невозможности определиться в этом новом для него мире, отчаянно цепляясь за единственную, оставшуюся ему соломинку прошлого…

Мне нужно помочь ему обрести новую надежду. Я должен быть терпелив, я должен уделять ему больше внимания, заботиться о нем, баловать его. Не торопить. Это будет чертовски тяжело для меня, Спайк, но я справлюсь. Ты того стоишь. Так что я подожду еще…

Но как быть с моей работой? Она – единственное, что может оторвать меня от него. И он это понял сегодня, к сожалению. Как же мне объяснить ему, что это для меня не только работа, но и призвание, и средство искупления? Что она – важная часть моей жизни, ее неотъемлемая часть…

Да, я знаю, что сегодняшний вечер оказался испорченным, но он должен понять, что нельзя быть таким эгоистом. Ему придется признать, что помимо собственных интересов, есть и более возвышенные цели. В конце концов, одно он уже понял сам: он ушел, но потом вернулся. Он вернулся, потому что осознал, что должен это сделать. Что его будущее – именно здесь. Мой бедный запутавшийся мальчик…

Да, совсем не так мне представлялась сегодняшняя ночь. Но ничего, я все исправлю. Нужно только время…

Как оказалось на следующий день, времени-то у меня как раз и не было.

Все светлое время суток я провел в офисе, прислушиваясь, не раздадутся ли его шаги за дверью, но он так и не пришел. Эта внезапная смена его поведения, конечно, удивляет моих служащих, но они слишком тактичны, чтобы задавать какие-либо вопросы. Только Корделия, увидев к вечеру, что в холодильнике так и лежат не тронутые пакеты с кровью, холодно интересуется у меня:

- Что ты сделал со Спайком?

- Ничего. - Мне даже приятно, что он расстроил ее сегодняшний план мести мне. - Он уже большой мальчик, Корделия, и он, как всегда, делает то, что хочет.

Она хмыкает и пожимает плечами. А я действительно думаю о том, что он делает, запершись в своей комнате один, что он хочет этим доказать и знает ли он вообще, чего хочет?

Ближе к вечеру я настраиваю аппаратуру на полицейскую волну, и первый же час после захода солнца приносит новые неутешительные сведения: снова жертвы и снова невозможность смертных что-либо сделать по этому поводу. Я звоню Кейт и уточняю кое-какую информацию. Итак, я опять готов пуститься по следу этого чудовища. Мы уже собрались в холе, в последний раз осматривая оружие, которое берем с собой, когда внезапно по лестнице спускается Спайк. Он всклокочен и небрежен, как будто проспал весь день и только что встал с кровати, а теперь направляется на ночную прогулку. Из уголка губ торчит не зажженная сигарета, и он выглядит так, как будто его единственное желание – побыстрее добраться до улицы и прикурить ее. Он явно не собирается останавливаться или обращать на нас внимание. И внезапно я принимаю решение.

- Спайк! - Я останавливаю его за руку. Он притормаживает и молча смотрит на меня холодным ледяным взглядом. - Сегодня нам не помешает лишняя пара рук. - Он не отвечает, но в его глазах мелькают маленькие искорки. Отлично, я сумел его заинтересовать. Он никогда не упускал случая поучаствовать в потасовке: ни когда был просто злобным вампиром, ни когда вынужденно помогал Баффи. - Ты пойдешь с нами.

Он, продолжая разыгрывать полнейшее безразличие, равнодушно пожимает плечами.

Я замечаю, как недовольно переглядываются Уэсли и Ганн, а Фред осторожно спрашивает:

- Ангел, ты уверен, что…

- Нам не помешает его сила.

Этот аргумент действует на них безотказно. Потому как безумный или нет, он все равно сильнее их всех вместе взятых, а в связке со мной – мы вообще непобедимы. Мои служащие всегда признают веские доводы, даже если им это не слишком нравится, как сейчас, например.

Я протягиваю Спайку один из моих боевых топоров, и он, не колеблясь, берется за рукоятку. Первый шаг сделан: он рядом со мной.

Мы спускаемся в коллекторы. Моя отлаженная команда и Спайк, неслышной тенью идущий вместе с нами. Я уверен, что ему это уже начинает нравиться. Хотя он все еще дуется на меня, но возможность завалить очередного монстра должна подействовать на него благотворно. И пусть сначала это будет просто жажда пролить кровь: единственная возможность, которая теперь ему доступна. Пусть это будет просто ярость неудовлетворенного желания. Я вытерплю даже это. Но постепенно он войдет во вкус, я его знаю, и я уж постараюсь, чтобы моя работа больше не разделяла нас, а наоборот, сближала. Он полюбит это. Сражение у него в крови, надо только обозначить для него правильные цели.

Мы выходим к развилке. Длинные еле освещенные тоннели огромными змеями расползаются в разные стороны. Все безмолвно стоят и ждут, пока я определю направление. И только Спайк, следом за мной, так же жадно и тихо, так что слышу его только я, внюхивается в окружающие запахи.

-Туда, - кивком показываю я направление и замечаю опускающуюся руку Спайка, которая, видимо, одновременно с моим устным приказом, показала верный путь. Я чуть заметно улыбаюсь. Ты уже в игре, Спайк, даже, если еще не понял этого. Второй шаг только что успешно сделан.

Еще несколько поворотов, несколько минут, и мы оказываемся в достаточно большом помещении, из которого тоже расходятся в разные стороны тоннели. Запах уже просто чудовищен. Эта тварь точно где-то здесь.

Мы расползаемся по периметру, осторожно заглядывая в темные жерла тоннелей. Вдруг я слышу за спиной какой-то звук и резко поворачиваюсь, издавая предупредительный крик. Но люди слишком неповоротливы, чтобы отреагировать с такой скоростью, как Спайк. Он отскакивает в сторону, прижимаясь к стене. Он абсолютно прав: из того положения, в котором они все находятся, невозможно оказать полноценное сопротивление. К сожалению, Уэсли и Ганн не последовали его примеру, и оказались отброшены огромной чешуйчатой тварью, бросившейся прямо на меня. Краем глаза я еще успеваю заметить, что мой верный англичанин приземлился ровнехонько на спешащую к нему на помощь Фред. Ладно, все трое временно выбыли из игры, но так даже интереснее: только я и Спайк против чешуйчатого демона.

Видимо, я порядком расслабился и слишком ожидал от Спайка немедленного содействия, поэтому первые мгновения не очень старался сфокусироваться и собраться. Я даже как-то вяло защищался от ящера топором, все ожидая, что вот-вот сзади его настигнет хоть один удар. Но тварь, почуяв мою нерешительность, стала нападать яростно и жестоко. Пару раз она чуть не достала меня. Я, потихоньку начиная звереть, начал все больше и больше сосредоточиваться на самой битве. Но что там случилось с этим безумцем? Он ведь ушел с ее дороги, он точно не ранен. Поэтому, отражая удары двух чешуйчатых лап и хвоста, я медленно двигаюсь по кругу, пока его фигура не попадает в поле моего зрения.

- Спайк, ты собираешься мне помочь? - рычу я, делая обманный выпад и получая взамен несколько мгновений, чтобы взглянуть на него. Он стоит у стены и абсолютно индифферентно наблюдает за происходящим. Ни тени заинтересованности, вовлеченности или любопытства на его бледном спокойном лице. И мне сейчас совершенно некогда выяснять с ним отношения, у меня нет ни одной секунды, чтобы разбираться в своеобразной логике его поступков, сейчас не время для попыток достучаться до него.

Занятый своими мыслями, я задержался на какую-то долю секунды, которой не замедлил воспользоваться этот чешуйчатый монстр, и получил весьма ощутимый удар по бедру. Боль яркой вспышкой всколыхнула до сих пор дремавшую во мне ярость. Но я успел избежать следующего удара его жесткого как плеть хвоста. Мы опять медленно пошли по кругу, оценивая друг друга. И Спайк снова попал в поле моего зрения: на его лице ничего не изменилось. Бледная маска каменного идола с застывшими тусклыми глазами. Маленький сукин сын! Ты не заставишь меня просить еще раз! Я справлюсь сам! Перед моим лицом проносится когтистая лапа, и я еле успеваю отклониться. И тут же получаю новый удар хвостом: по боку с захлестом на спину. Я издаю протестующий вопль, чувствуя, как новая волна ярости накрывает меня с головой. Я, резко присев, скользящим ударом топора вверх весьма ощутимо задеваю эту сволочь по брюху. Полный животного бешенства звериный рев, отражаясь от стен, эхом разносится на много миль вокруг. Я чувствую всепоглощающий запах страха от сбившихся в кучу моих людей, и только мрачно, иронично усмехаюсь. Гораздо приятнее ощущать манящий запах страха врага, видеть кровь врага, которая, вытекая из его раны, тонкой струйкой бежит прямо под ноги Спайка. Тот равнодушно наблюдает, как она быстро подбирается к его ботинкам, и, отойдя в сторону, снова продолжает безразлично наблюдать за схваткой.

Тварь немного отступает и снова бросается в атаку. «Черт бы тебя подрал, Спайк!» кричит демон в моей голове, пока я уворачиваюсь от нового удара. «Мне некогда сейчас разбираться с тобой, безумец!» И от этой невозможности выяснить все прямо здесь и сейчас, я впадаю в яростное, всеразрушающее и неконтролируемое бешенство. Я направляю весь свой гнев против этой чудовищной зверюги. Если раньше это была битва огромной твари и вампира-борца за справедливость, то теперь это схватка двух монстров. Я размахиваю топором, почти каждый раз попадая в цель, вторя безумному вою чудовища низким утробным рыком, я наполняюсь силой от возбуждающего запаха его крови, боли и страха. Я – всесокрушающий демон, и горе тому, кто встанет на моем пути! Окровавленные ошметки разлетаются во все стороны. Чешуйчатая тварь пятится, пытаясь обороняться. Я наступаю, круша ее плоть до тех пор, пока ее жалобный вой не обрывается с моим последним ударом, отсекающим ее голову от тела.

Я замираю в оцепенении, глубоко дыша. Не от необходимости, просто переваривая свою победу, успокаивая свою бушующую кровь. Я бездумно слежу за откатывающейся по полу рогатой головой, и снова краем глаза замечаю темную тонкую фигуру в черном плаще. Я поднимаю на него еще не остывшие от ярости глаза и замираю. Я застываю, как соляной столб, когда встречаю восторженный, искрящийся и исступленно обожающий взгляд своего Дитя.
СПАЙК:
Как же я мог быть таким слепым?!?! Я четко разделил их на две половины, оставив одну в своих воспоминаниях и видя перед собой другую. Как я мог забыть, что тот прекрасный гордый демон все еще живет за этой патетичностью и хмуростью? Я же видел теперешних миньонов одного, но чувствовал в кабинете запах другого. И не сделал никаких выводов, пока не увидел сегодня в действии ту, вторую его половину. Я никогда не забуду, что сделал для меня Ангелус, и, кажется, смогу кое-что простить Ангелу. Скорее всего, я смогу простить ему все.

Я был слишком погружен в себя, чтобы увидеть, что же он из себя представляет на самом деле. То, что притягивало и восхищало меня в нем, никуда не делось. Просто сверху наложились новые качества, более подобающие его новой жизни, новым обстоятельствам, новому веку. Я был слеп, но сегодня я прозрел.

Спасибо, что подождал меня, мой Сир! Ты всегда был силен, решителен и уверен в своих поступках. Но ты был и терпелив. Как же я мог забыть это! Ты терпел Дарлу из уважения к своему Сиру. Но ты не стал терпеть ее попытки ограничить твою волю, и, не сомневаясь, бросил ей вызов. Из-за меня. А я просто неблагодарное дерьмо, не сумевшее хоть чем-то отплатить за твою щедрость, силу и страсть.

Это кучка смертных идиотов, писавших хроники о Биче Европы, с блаженным ужасом смаковали его кровавые пиры и своеобразную манеру обращения со своими жертвами. Но люди всех нас считают безобразными, отвратительными вещами. А если ты сильнее других, значит, безобразен вдвойне. Они не верят в то, что мы способны на что-нибудь, кроме звериной жажды и жесткого траха. Но про животных тоже когда-то считали, что им нечем чувствовать. И, может, я до сих пор патетичен и глуп, но мой Сир всегда любил меня, даже таким. А еще я, наверное, наивен и безумен, потому что считаю, что он до сих пор продолжает любить меня. Любить… любил… любовь… Неуловимая птица счастья – любовь была мне дарована однажды, и разве можно это забыть? Сотни стран, тысячи городов, неисчислимая вереница любовниц, любовников, жертв. И Дру, его Дитя, его творение, единственное напоминание о нем – всегда рядом. Но это всего лишь замена. Жалкая тень того всепоглощающего чувства, заставившего моего Сира преступить ВСЕ законы ради МЕНЯ. Только мое безумие виновато в том, что я забыл об этом…

…тогда мы на весь день заперлись в комнате. Не знаю, предчувствовал ли я, что нам осталось совсем немного времени, чтобы быть вместе? Наверное, нет. Но я был просто ненасытен. Мне хотелось, чтобы он никогда не выходил из моего тела, чтобы я навсегда остался в тесном кольце его рук, чтобы мой рот никогда не освободился от его жадного языка, а его глаза вечно смотрели в мои. И каждый раз, когда мы взрываемся, когда я повторяю его имя распухшими от поцелуев губами, слыша, как вторит мне его голос, шепчущий в ответ мое имя, когда я отдаю ему свою кровь, то через несколько минут блаженного оцепенения я снова и снова прошу его все повторить. И я забываю о том, что не имею права говорить первым, что мне вообще нельзя делать что-либо первым, что я не могу перебивать его… что я не могу перевернуть его на спину, и выразить свою благодарность ему без дарованного мне соизволения. Я всегда забываю об этом в его спальне. А он никогда мне об этом не напоминает.

Поэтому я скольжу губами вниз по его прекрасному мускулистому телу, и с каждым прикосновением моего полураскрытого влажного рта, с каждым мягким движением моих пальцев, очерчивающих рельеф его мышц, с каждым его полувздохом полустоном, во мне растет неудержимое желание дать ему еще больше, доставить ему еще большее наслаждение, чем у меня это получалось до сих пор. Поэтому, когда я добираюсь до его огромного вздыбленного члена, я уже просто не в себе. Я набрасываюсь на него так, как будто это последние минуты моей нежизни, и за них я должен успеть сделать самую важную для меня вещь. Я лижу, покусываю, сосу и Бог знает, что еще, подхлестываемый низкими жаркими криками Ангелуса. Но мне опять кажется, что все заканчивается слишком быстро, и я, с огорченным вздохом, откидываюсь на кровать рядом с ним.

Он тихо и счастливо смеется в темноте:

- Ты просто сумасшедший, мое драгоценное Дитя.

Может быть, но мне мало. Я чувствую себя словно так и не успел сделать все, что мог, все, что нужно было сделать. Его руки обхватывают меня, переворачивая и прижимая к себе, моя щека прижимается к его груди, его пальцы ласково зарываются в мои растрепанные волосы. Я разочарованно вздыхаю.

- Я так хочу… - Я останавливаюсь, подбирая слова. - Я бы хотел дать тебе еще больше. Но я просто не могу придумать, что я могу сделать для тебя еще…

Он тихо смеется, потом поднимает мою голову, берет мое лицо между ладонями, притягивает к себе и, глядя прямо мне в глаза своими темными жаркими глазами, отвечает:

- А я могу… - Его рука тянется к тумбочке и на ощупь отыскивает на ней флакон оливкового масла, и протягивает его мне. Я несколько секунд непонимающе смотрю на него. Потом нерешительно беру флакон из его рук.

- Ангелус? Я… Ты…

- Я хочу тебя, Уилл.

Прозрение наступает внезапно. Внезапно я понимаю, почему Дарла терпела наши отношения столько времени: это право Сира брать любое свое Дитя, когда ему этого захочется. Сир имеет ВСЕ права на свое Дитя. Поэтому она не ревновала его к Дру, поэтому она позволила ему развлекаться с новой игрушкой - со мной. Все это укладывалось в рамки вампирских отношений и не воспринималось всерьез. Так оно и было, поначалу. Маленькая сумасшедшая кукла никогда не составляла ей серьезной конкуренции. Тем более, Дарла не ревновала его к многочисленным жертвам: свежее мясо не имеет никакого отношения к узам крови. Но во мне она с самого начала угадала какую-то угрозу для себя. Как-то Дру с обидой рассказала мне, что Сир обещал ей, что она сама загрызет своего будущего спутника. В тот день она выбрала какого-то молодого человека, но тут из соседнего дома, лихорадочно перебирая листочки со своими глупыми виршами, вывалился я… И Сир, указав на меня, твердо приказал: «этот или никто», а потом и вовсе оттолкнул ее от моего горла после нескольких глотков. Я помню, как в тумане, как отлетает от меня женщина, приникшая к моей шее, как я, почти парализованный болью от ее вторжения, но все еще готовый вернуться к жизни, начинаю оседать на землю, и тут меня подхватывают чьи-то сильные руки. Я поднимаю глаза на их обладателя и… смотрю на самое прекрасное лицо, которое я только видел в своей недолгой жизни. Его пальцы скользят по моим волосам, задевая за дужку очков, и он раздраженно срывает их с моего лица. Его черты немного расплываются перед моими все еще близорукими глазами, но взгляд его шоколадных глаз все так же проникает в мою душу, сердце, мозг, во все мое тело, все глубже и глубже. Я больше ничего не боюсь, и мне совсем не страшно, когда эти гипнотические глаза становятся желтыми, а его клыки впиваются в мою шею. До моего затихающего сознания доносится возмущенный женский голос:

- В чем дело, Ангелус? Почему ты…

- Ангелус… - беззвучно шепчут непослушные губы последнее в моей жизни слово.

Она сразу поняла, что я опаснее для нее, чем десяток Друзилл, но отступила, повинуясь закону. Я даже думаю, что знаю теперь, о чем она тогда думала, глядя на нас и яростно поджимая губы. Я думаю, что она представляла себе, как отомстит Ангелусу, когда он наиграется со мной. Но время шло, игра затягивалась, и право Сира переходило во что-то другое, чего она не желала признавать, чего она не желала видеть, и что ей отчаянно не нравилось. И вот сегодня мы рискуем переступить последнюю черту. Ту черту, которую он никогда не должен был позволить мне переступить. Он не должен признать так открыто, что я для него теперь не просто его Дитя.

- Она об этом узнает, Сир. Она об этом обязательно узнает. Она почует мой запах… в тебе.

- Шшшшш, малыш. Не беспокойся об этом. Мне теперь все равно, что подумает она или кто-либо еще. Я хочу тебя всего, я хочу, чтобы ты был рядом всегда, без всяких условий и оправданий. И если весь мир будет против, то пошел он к чертовой матери, такой мир!

И это все что мне нужно. Я заботливо увлажняю маслом его кожу и стремительно врываюсь в его подготовленный вход. Время замирает в этот миг, и все кажется возможным…

Господи, как же я жалел о том, что сотворил тогда. Если б я не был таким жадным до удовольствий, если бы я не был таким жадным до НЕГО… Но ему нравилось это во мне. Нравилась моя ненасытность. Моя бесшабашность, моя энергия и безумие…

…он закрывает мой рот своим. Он всегда так делает, когда не хочет пускаться в длительные разговоры. И он знает, что я не буду больше скулить в опасении будущего. Не потому что я не имею на это право. Я не буду этого делать потому, что он не хочет говорить на эту тему. Так что я просто буду рядом, чтобы помогать ему, чтобы предупреждать его, и, если мне повезет, чтобы защищать его…

Но моя чертова жадность снова подвела меня… Прости меня, Сир! Я так виноват перед тобой! Ты сказал, что ничего не боишься, когда я рядом. Но, когда Дарла подсунула тебе ту чумазую цыганку, я охотился где-то один. Меня рядом не было! Я подвел тебя. Недооценил уровня ненависти и мести Старой Суки. Не хотел допускать и мысли, что она решиться разрушить самое дорогое в своей гребаной нежизни, лишь бы ни с кем не делить тебя, не видеть твой уход. Изощренное коварство Дарлы оказалось сильнее, чем все мои жалкие потуги представить себе ее месть. Я опоздал тогда. Безнадежно опоздал.

Но теперь у нас есть шанс все вернуть. У нас есть шанс вернуться к прежним, доверительным отношениям, заполненным любовью и страстью, и нуждой друг в друге. И не важно, что мы оба так изменились. Отсутствие души не мешало мне любить тебя, вернувшаяся совесть не помеха тем более. Особенно теперь, когда я разглядел своего ненаглядного Сира под внешне стерильной оболочкой незнакомого, хмурого типа. Вернись ко мне, ангел, и все будет по-другому.

- Что такое? - Я в недоумении останавливаюсь.

В их глазах изумление и страх.

- Ты… - заикаясь, бормочет Уэсли. - Твое лицо, Ангел…

А что такое с моим лицом? И тут я обнаруживаю, что все еще стою с вампирской маской, хотя даже не помню, когда ею сменился мой человеческий облик. Ну и что? Неприятное зрелище, но они видели это и раньше.

- И что? - Снова спрашиваю я, пытаясь сохранить самообладание.

- Эта тварь… Ты разрубил ее на куски… Ты был так… страшен… - подает голос Фред.

- Ну и что? - Я не понимаю суть их претензий ко мне. - Я сражался, и я победил.

Я снова поворачиваюсь к Спайку и обнаруживаю пустое место. Только красный отпечаток подошвы его ботинка. И еще один, и еще, удаляющиеся и бледнеющие. Ну почему, почему он снова ушел??!?!! Что с ним такое?! Что он ЕЩЕ задумал, помимо очевидного желания свести меня с ума?!!

Этот вопрос мучает меня всю дорогу до дома. Вообще-то, я хочу задать ему массу вопросов. Поэтому, выбравшись из коллекторов, я бросаюсь к своим апартаментам, кажется, даже ни с кем не попрощавшись. Но моя квартира снова темна и пуста. В какую игру ты играешь со мной, маленький безумец? Что ты пытаешься мне доказать? Или ты просто пытаешься в одиночку разобраться со всем своими проблемами? А зачем? Я ведь могу помочь тебе. Господи, Спайк, ну сколько же можно сопротивляться!?

Ладно, у меня остается всего несколько часов на сон. Если он не появится завтра в течение дня, вечером я отправлюсь на его поиски. Я все равно найду его. Он не может уйти от меня, это слишком опасно для него.

Мне кажется, что весь этот долгий день, я ничего не замечаю вокруг. Мне вдруг стало совершенно наплевать, что думает обо мне Корделия, почему все время переглядываются и бросают на меня настороженные взгляды остальные трое людей. Меня волнует только, где сейчас находится Спайк. По каким злачным местам его носит белым днем, без гроша в кармане. Может, стоило отправиться за ним еще вчера?

Я не замечаю, как остаюсь в офисе один. Я сижу и смотрю на закрытые жалюзи, чтобы не пропустить последний солнечный луч, тогда я смогу выйти на поиски. И тут внезапно до меня доходит, что по коллекторам я мог бы начать этот процесс в любое время. Я просто вою от собственной тупости и срываюсь с места. Но в холле меня останавливает еле уловимый запах ароматических свечей, и я с удивлением обнаруживаю, что он доносится из моей квартиры. Я осторожно спускаюсь вниз, в темноту, и обнаруживаю на нижней ступеньке первую горящую свечку. Десятки других тянутся причудливой неровной дорожкой по коридору, доходят до моей комнаты, окружают все пространство вокруг кровати, источая сладостный, таинственный аромат смеси сотен трав и цветов. И Спайк, выходящий из темноты у меня за спиной, смотрящий на меня извиняющимися глазами:

- Прости меня, Ангел.

Он протягивает мне бокал с вином, и я чувствую незабываемый букет моего любимого Божоле 1963 года.

Я делаю глоток и, улыбаясь, смотрю на него. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но, внезапно, он оказывается совсем рядом со мной, закрывая пальцами мои губы.

- Не надо, luv. Не сейчас. - Он приближает свое лицо к моему. - Просто иди ко мне…

И все вдруг теряет свою значимость. Остаемся только он и я, только наши встретившиеся руки, только наши соприкасающиеся тела, только омут его неправдоподобно синих глаз, в котором я собираюсь утонуть. И мне плевать, что я не знаю, чем вызвана эта перемена, плевать, что я до сих пор не постиг безумную логику его поступков… Мне сейчас на все плевать, кроме этого завораживающего создания, которого я ждал слишком долго. Так что я просто утыкаюсь носом в его шею, вдыхая его неповторимый аромат, и начинаю целовать короткие завитки волос. Мои руки обвиваются вокруг его талии, мое тело растворяется в нем, и я торопливо ищу его губы. И он уступает каждому моему движению, каждому моему желанию. Он приникает к моим губам, медленно обводит их кончиком языка. Его трепещущий язык проскальзывает через мои зубы, исследуя каждую клеточку моего рта. Я стону под его медленными, томительными прикосновениями и, с трудом оторвавшись от его губ, тяну за собой на кровать. Я не помню, чтобы мой мальчик когда-либо был настолько нежен и ласков. Но как же мне это нравится. Я понимаю, что он вообще устроил всю эту романтику только для меня, только для того, чтобы получить мое прощение. Но как же мне приятно.

Его руки освобождают меня от одежды. И эти руки, скользя по оголяющейся коже, несут такое удовольствие, что в моей голове не остается ни одной рациональной мысли… во мне остаются только чувства, только мои желания… только его тело под моим, только его прохладная кожа под моими руками, только его стоны и тихий шепот: «Будь со мной…», в моих ушах… только его губы на моей шее, груди, бедрах и - о Боже! - на моем члене. Я запускаю руки в его волосы, прижимая его голову к себе, и отдаюсь во власть этого талантливого рта. Он ласкает меня своим невозможным языком и очень быстро приводит к краю. Но когда я почти готов кончить, он вдруг отстраняется, и я отчаянно боюсь, что у него опять изменилось настроение, что он жалеет, чтоооох, нет, похоже не жалеет, так как в эту секунду он буквально насаживает себя на мой член, и начинается безудержный, упоительный танец.

Он медленно поднимает бедра вверх, почти соскальзывая, потом сжимает мышцы и так же медленно опускается вниз. Раз-два-три. Я кружусь в заоблачном вальсе, улетая в небеса. В ритм добавляется четвертый такт, изменяется темп, нарастает страсть. Его руки, упираясь, перемещаются на мою грудь. Жгучее пламя танго охватывает меня до глубины души. Я вцепляюсь руками в его бедра, помогая движениям. И вдруг он снова, почти соскальзывая, замирает. Я издаю протестующий стон, но он только улыбается порочной многообещающей ухмылкой, и начинает новый тур вальса. А я уже не знаю, я ли издаю эти утробные безумные звуки, я ли выкрикиваю его имя, приказывая, убеждая, умоляя послать мне освобождение. И это прекрасное, необыкновенное существо снисходит к моим мольбам. Он неистово скачет на мне, все усиливая и усиливая темп движений. И я просто могу слышать грохот необузданного и столь любимого им панк-рока. Этого я выдержать уже не могу. Я не знаю, разбудил ли мой рык все окрестные дома, и мне абсолютно наплевать, что нас наверняка слышно по всему отелю. Я обхватываю его, и одним рывком переворачиваю на спину. И только один миг без движения, замерев. Глаза в глаза. Сближаясь, смешиваясь, растворяясь… Шоколадное небо... А потом я начинаю свой танец, глубоко погружаясь в его тело, как только что растворился в его глазах.

И нет в этот миг ничего важнее для меня: только эти упоительные движения, только мои стоны и его шепот: «Вернись ко мне, ангел… вернись… вернись…» И я отвечаю ему: «Я здесь, Спайк, я здесь, с тобой!»

Он запрокидывает голову, привлекая меня к своей шее, и я уже не думаю, что мне стоит отказаться от этого предложения. Я делаю то, что не делал уже целую вечность: запускаю клыки в его горло. Он всхлипывает и выгибается дугой, и в тот же момент я чувствую, как его напряженный член начинает извергаться между нашими телами. И, глотая его кровь, я тоже взрываюсь глубоко у него внутри. Это просто непередаваемо! Я никогда не смог бы описать словами то, что только что испытал, как никогда не смог бы подобрать подобающие эпитеты той яркой вспышке, которая ослепляет меня, переворачивая все внутри, вырывая мои зубы из его шеи, выгибая мою спину, заставляя вонзиться в него последним сокрушительным ударом. Я просто падаю на него, иссушенный, измученный… и абсолютно счастливый.

Он молча лежит подо мной, его руки обнимают меня за плечи, но я не чувствую привычных и таких успокаивающих движений его пальцев на моей коже, я не чувствую ни одного поцелуя в мои волосы. Это так необычно для него. Я приподнимаюсь, глядя на него. И вижу, как, чуть отвернув от меня голову, он замер, закрыв глаза. А из-под прикрытых век еле заметной лентой струятся по щекам прозрачные слезы. Разве что-то не так?

Я стираю подушечкой большого пальца один из ручейков, он вздрагивает и тихо, безнадежно шепчет: «Вернись ко мне…» и, не сдержавшись, всхлипывает, и его слезы начинают струиться быстрее.

- Я вернулся к тебе, малыш, - nихонько шепчу я и ухмыляюсь, когда его синие, полные слез глаза изумленно распахиваются, ища мои.

- Ангелус? - Несмело звучит его голос, как будто он не верит ни своим чувствам, ни своим глазам. - Это ты?

Что, разве он не этого хотел? Он не доволен? Ему больше по душе этот мрачный вечно винящийся тип? Кстати, о душе… Теперь из нас двоих именно он одушевленное существо…

- Ангелус… Я… - В его глазах столько радости, что я перестаю задавать себе глупые вопросы. Его руки зарываются в мои волосы, и он, счастливо смеясь, покрывает все мое лицо мелкими поцелуями, и, кажется, одновременно пытается вытереть свои слезы. Он безумно, бесконечно счастлив, как и я.

- У меня получилось, Ангелус. У меня наконец-то получилось то, что я задумал. Один-единственный раз в моей гребаной нежизни…

- Шшшш, малыш. Теперь я здесь, с тобой. И у тебя получится все, что ты захочешь.

Он на мгновение впивается в мои губы, и вдруг мы четко осознаем, что я еще в нем, и мой вновь напрягающийся член, снова готов к действию. Спайк порочно усмехается и, откидываясь назад, принимает более подходящее положение. И теперь уже я, нагнувшись, жадно захватываю его податливый рот, возобновляя нашу игру. Он снова прикрывает глаза, резко выдыхает и возвращается в прошлое. Он принимает мой ритм и гулко рычит вместе со мной. Мы возобновляем грубо прерванные когда-то узы, и нет во вселенной более счастливого демона, чем я, взрывающегося в теле существа, сделанного специально для меня, принимающего меня целиком и полностью, и принадлежащего мне без остатка. Мой… Мой… Мой… Весь мой…

Не бойся, мое возлюбленное Дитя, я не тот обезумевший демон, что боролся с тобой на фабрике за обладание Дру, а, на самом-то деле, за обладание тобой. Я вернулся после ста лет целибата, и обнаружил тебя «вожаком стаи», в которую ты даже не хотел меня пускать. И я ничего не смог с этим поделать. Поэтому и послал весь мир к черту, как и обещал.

Но в этот раз все по-другому. Теперь ты хочешь меня, ты жаждешь меня, ты… вернул меня. К тому же, пятьсот лет в аду немного усмирили мое бешенство и скрасили безрадостное существование. Кажется, он это чувствует, потому что расслабляется в моих руках, трется щекой о мою грудь и обнимает рукой за шею. Я утыкаюсь носом в его мягкие волосы и впервые за много лет ощущаю себя абсолютно счастливым.

- Что ты собираешься делать, Ангелус?- Белокурая голова поднимается со своей импровизированной подушки. - Спасать мир от самого мира? - Он саркастически усмехается.

- Э, нет. Это ты у нас теперь с душой. Может, это ты будешь метаться ночами по коллекторам?. - Я иронично усмехаюсь.

Спайк презрительно поднимает бровь.

- Нет, увольте. Всей моей души не хватит, чтобы прочитать даже одну душещипательную лекцию опустившейся шлюхе!

Я смеюсь. А он абсолютно серьезно продолжает:

- Моя душа не помешает мне следовать за тобой, Сир! Ничто в моем существовании не может быть сильнее моего стремления к тебе. Мы демоны: всегда были, всегда будем. Мы убиваем, чтобы жить. Я это знаю и принимаю.

Я благодарно улыбаюсь, и целую только что сказавшие это губы.

- Кстати, об убийстве… Кажется, наверху еще осталась кровь… - Только тупой не понял бы всей двусмысленности моей фразы, а мой мальчик всегда все схватывал на лету.

- Не стоит, Сир, - улыбаясь, произносит он.

- Много очень сладкой, живительной крови, - искушающе произношу я.

- Ах, оставь их всех пока в покое, Ангелус, - ласково говорит он, гладя меня по щеке.

- Почему ты против? Уж не твоя ли вновь приобретенная душа решила подать голос?

- Да, нет. Мой обычный здравый смысл. Поверь мне, Ангелус, с них хватит просто потери их Бога и Господина. А в нашем путешествии мне совсем не хочется иметь на хвосте разъяренную Истребительницу, мстящую за смерть своих друзей.

- Путешествии?

- Ага, нам столько надо наверстать. Может, прошвырнемся по старушке Европе? Напомним, что у нее есть Бич?

Я ухмыляюсь. А мысль и правда не плоха. Сюда мы всегда успеем вернуться, когда он окончательно поправится. И, может, я найду способ избавить мое Дитя хоть от одной из его добродетелей: души или чипа. А пока я не нашел этого способа, я убью любого, кто посмеет встать у него на пути. Я запытаю до смерти каждого, кто только попытается причинить ему боль или заставить его страдать.

Потому что теперь я здесь, рядом с ним.

Потому что я… ПРОСНУЛСЯ.

КОНЕЦ

Ангел_он-лайн, я всегда думала вот о чем: нам показали неприятные воспоминания Спайка; воспоминания Ангела, которых он сам, обретя душу, стыдился; нам показали "чекнутого" Ангелуса, который вырвался на волю после почти ста лет сидения в Ангеле. А сколько нам всего не показали? Когда Ангел окончательно покинул Дарлу и компанию - он уже был с душой, а Уильям уже был Спайком. Что было между Уильямом и Ангелусом, не известно никому. Большой полет для фантазии А если взять за данность Ангел/Спайк, то получается, что наносное именно все остальное...
Спасибо за теплый отзыв.